Как бывает у большинства старых людей, Хаита потеряла всех своих близких… Одни поумирали, другие уехали далеко, а третьи стали ей безразличны…
И теперь Хаита одна на всем свете. Она скупает старую одежду, иногда выгребает даже старый хлам из мусорной свалки и носит все это на своих плечах в больших плетеных корзинах из ивняка. Продает она этот своеобразный товар еще более своеобразным покупателям и… существует.
Вы думаете, что Хаита так и живет без всяких радостей и утех и нет на всем свете ничего, что могло бы заставить заблестеть ее потухшие глаза и вызвать на увядших губах улыбку нежности? Взгляните же на нее вот сейчас, когда, согнувшись под тяжестью своей корзины, пробирается она по краю улицы и рваной кофтой своей трется о стены домов.
Вот подняла она свою голову в желтом платке, в глазах вспыхнули искры, она улыбнулась и дрожащим голосом окликнула:
— Хаимка, Хаимка, ну!
Перебегавший улицу маленький шестилетний мальчик услышал ее зов, бросился к ней, обнял ее, звонко поцеловал ее сморщенный лоб, но сейчас же отвернулся и со смехом и криком погнался за толпой мальчишек, бежавших в ту сторону, где несколько дней назад повешена была огромная вывеска с нарисованным на ней великаном в розовых штанах и зеленой блузе.
За вход в помещение, где показывали великана, надо было платить. Но Хаимек и его товарищи бесплатно целыми часами любовались портретом великана на вывеске.
Хаита не была одинокой. Хаимек был ее внуком от самой младшей дочери, той, которая недолго цвела в терновом венке ее жизни. Смерть унесла розу Хайты-старьевщицы, но сохранила ее образ в оставшемся после нее ребенке. У Хаимки были волосы его матери, каштановые, вьющиеся мелкими кудрями, а глаза такие, как когда-то были у его бабки, — большие, черные, широко открытые на бледном худом личике.
Хаимек — красивый ребенок. Его одежда явно зависит от профессии его бабки. С годовалого возраста носит он жилет из белого ситца и сюртучок ситцевый и шапочку ситцевую. К шапочке пришит сильно измятый кожаный козырек, но Хаимек редко носит шапочку. Он часто забывает ее дома, а на улице появляется в рыжей ермолке, которая еле прикрывает его кудрявую голову.
Хаита всегда собственноручно шьет костюмы Хаимке. Правда, случается это очень редко. Однако всегда странен вид этой старой женщины, когда она в больших очках, занимающих половину ее сморщенного лба, и в желтом платке, плотно прилегающем к ее голове, сидит на низком стуле и, при свете лампочки с длинным стеклом, потемневшими руками кроит и примеряет выцветшее тряпье. Делает она это с необыкновенным напряжением мысли и взгляда и время от времени вполголоса бормочет.
Говорить с собой — ее старая привычка.
— Кто теперь там живет, — шепчет она.
Это она думает о маленькой грязной корчме, в которой родилась и выросла.
— Аи! Аи! Как они были красивы!..
Это вспоминаются ей старые деревья помещичьего сада, под тенью которых она гуляла когда-то маленькой девочкой.
А иногда она, улыбаясь, трясет головой с видом шутливой угрозы.
Это перед взором ее проплывают с серебряным звоном волны ручья и мелькают в них черные глаза заглядывающей в них девушки.
Иногда она тяжко вздыхает.
— Когда он умер, — говорит она, — он был белее той муки, что вечно с него сыпалась! Он умер молодым. Тяжелые мешки таскал он всю жизнь… измучился и… ушел…
Потом добавляет:
— Боже, соедини душу его с душами Авраама, Исаака и Иакова и всех угодных тебе!
— А иногда рассуждает:
— Человек подобен дыханию! Дни его проходят как тень!
И тогда она думает о молодой своей дочери, матери Хаимка, прекрасной розе, которую унесла смерть.
Бывают иногда минуты, когда из рук Хаиты выпадает толстая игла. Она гневно сжимает кулаки. Глаза ее из-под очков пылают негодованием.
— Аи! Аи! Злая женщина, злодейка! Негодная! Как она ограбила меня, как надула! Два злотых взяли у меня за такие лохмотья! А кто мне за них столько даст? О, как я несчастна! Погубила она меня!
Но что-то придумав и успокоившись, прибавляет:
— Ну, кто же мне за это столько даст? А девушка у тех богачей! Она ничего не понимает, она все смеется и скачет. Я пришью к кофте блестящие пуговицы и показывать буду не с той стороны, где дыра, а с той, где будут блестящие пуговицы. Может быть, она мне даже три злотых даст. Заработать злотый! Какое это было бы счастье!..