Покорял нас Джим и своей добротой: у него можно было отобрать даже аппетитную кость; если к миске подходил соседский пес Пират, тоже еще щенок, Джим деликатно уступал ему свое место у миски и отходил в сторону, глядя на приятеля красивыми желтоватыми глазами. Курица могла подойти к миске и поклевать из нее, а Джим терпеливо ждал в стороне. Это уж совсем было не по-собачьи. Варден и близко никого не допускал к кастрюле, пока сам не насытится.
Джим отдавал все, ему ничего не было жалко. Зато считал, что и другие должны все ему отдавать, а когда этого не случалось, то искренне недоумевал и обижался. Джим ломал в моем понимании все устоявшиеся представления о характере собак. Доброта его не знала границ, деликатность была прямо-таки интеллигентской, чуткость к настроению человека поразительная! А какой подход, общение! Он умел с первого взгляда узнать, с какой ноги ты встал. Если не в духе, то не подойдет, пока не позовешь. И вид у него при этом такой, будто он виноват, что у тебя плохое настроение. Назойливости в нем совершенно не было, наоборот, он старался, особенно в квартире, быть незаметным. Достаточно было посмотреть на него, и он вставал и, опустив голову, выходил из комнаты. А если и присутствовал при обеде или завтраке, то его не было видно. Уходил в дальний угол и лишь оттуда изредка взглядывал в нашу сторону. И сразу же отводил взгляд, чтобы, упаси бог, не подумали, что он попрошайничает.
А вот сторожевых качеств в нем пока не проявлялось. Николай говорил, что однажды ночью проснулся от басистого лая. Джим наконец раскрыл пасть на какого-то ночного гостя, вероятно на кошку. Мы утешались, что всему свое время. Подрастет, и в нем пробудятся овчарочьи инстинкты и рефлексы. А пока Джим весело бегал с нами в лес, где чувствовал себя как дома. Быстро научился плавать. Один в воду не шел, а за компанию бросался в озеро и мог запросто переплыть его, что иногда на радость нам и делал. В воду прыгал с разбега, так что брызги разлетались. Беспокоился, как мы чувствуем себя в воде, крутился рядом, всем видом показывая, что готов помочь, если кто тонуть будет. Однако команду «апорт» так и не усвоил. Подплывал к палке, обнюхивал ее и равнодушно отплывал прочь. Не видел нужды волочить палку на берег. Плавал он легко, изящно, не то что тяжелый мохнатый Варден.
Мы с Николаем их познакомили, — не мог же я из-за Джима предать Вардена! Как и все собаки, в первый раз Джим опрометью убежал от черного терьера, которому его догнать было не под силу. Вардену сразу не понравилось, что у меня появилась другая собака. Он неутомимо, упорно, до полного изнеможения преследовал по лесу подросшего Джима. Теперь каждая наша совместная прогулка превращалась в бесконечную погоню Вардена за Джимом. Он даже в воде пытался догнать и схватить щенка. Раза два Джим побывал в пасти у черного терьера и теперь не бежал прятаться к нам в ноги, как делал вначале, а хитроумно бегал по лесу, заставляя Вардена кружить возле сосен и кустов. Джим даже пытался все это представить в виде игры. Ему не очень-то нравилось быть в роли преследуемой жертвы. Иногда сам выбегал из засады и басисто лаял на Вардена. Но тот стойко ненавидел его и всякий раз гонялся за ним, пока сил хватало. Лишь отдышавшись, он трусил впереди нас, делая вид, что не замечает Джима. А тот, прячась за кустами, сопровождал нас по кромке леса, готовый в любую минуту удрать. Понемногу он нащупал слабые стороны Вардена и умело пользовался ими, — стал бегать от него не по чистому бору, а по смешанному, где много молодых сосенок, берез, осин, кустов. Юркий, легкий, он зигзагами уходил по кругу от Вардена, а тот налетал на сосенки, вламывался в кусты и, вконец обессиленный, а иногда и ушибленный, прекращал погоню. Неприязнь его не проходила. Варден вообще редко менял свои привычки. Любая встреча с Джимом всегда начиналась с бешеных гонок. Потом и Варден понял, что пытаться догнать Джима — это бесполезное занятие, но сдержать себя не мог: нет-нет и снова срывался в безнадежную погоню. Правда, теперь он делал вид, что бегает по своим делам: вдруг внезапно останавливался, принимался обнюхивать кусты, катался на мху и, не обращая внимания на Джима, присоединялся к нам.
Когда мы подходили к озеру Красавица, Джим первым бухался в воду и плавал у берега, зорко поглядывая на Вардена, который сначала пил воду, а лишь потом не спеша входил в озеро. В воде ему и подавно было не догнать Джима. Мы бросали палки, кричали: «Апорт!», Варден выполнял команду, а Джим плавал неподалеку. Иногда и он пытался схватить палку. Николай даже сделал снимок: Варден и Джим — два непримиримых врага — волокут к берегу по воде длинную жердину.
Я убежден, что Джим по доброте своей рад был бы подружиться с черным терьером — скоро он перестал его бояться, — но тот не шел ни на какие компромиссы. Варден упорно гонял Джима по лесу, как только замечал его неподалеку. Он уже не раз набивал себе шишки на лбу, налетая на стволы молодых сосен, как-то поранил лапу, но побороть свою неприязнь так и не смог.
Когда мы возвращались с прогулки, Джиму приходилось выносить унизительную процедуру: Варден по старой памяти, как хозяин, сворачивал к нашему дому, а Джиму, который по праву считал теперь себя самого хозяином этого участка, приходилось, пригорюнясь, отсиживаться на бугре у бани и тоскливо наблюдать за тем, как Варден шныряет по двору и оставляет свои отметки. Иногда он не выдерживал, мчался навстречу черному терьеру, басисто ухал, но тут же с визгом разворачивался и удирал за спасительную баню, где в густых зарослях Вардену было не продраться к нему.
Джим ладил со всеми собаками в Холмах, а вот с Варденом так и не сошелся.
О калининском периоде жизни Джима я знал из писем друга. Николай писал, что это очень самостоятельный, смышленый, деликатный пес, обидчивый до удивления. Стоило на него повысить голос, как он поджимал хвост, бросал затравленный взгляд на хозяина и замолкал на несколько часов. Не видно было его и не слышно. Больше того, мог., выйдя на прогулку, не оглядываясь убежать и пропадать иногда до двух суток. Потом появлялся под дверью, никогда не скулил, а молча дожидался, когда откроют. Всем своим видом выражал раскаяние, припадал на передние лапы, заглядывал в глаза, морщил черный нос в улыбке. Морда у него была удивительно красивой. И лишь замечал, что хозяин не сердится, начинал бурно проявлять свою радость. Если он не обижался, то мчался по первому оклику; если обида не прошла, то после команды «ко мне!» озирался и стремглав бежал прочь, что, разумеется, еще больше злило хозяина. Чего хорошего, если на глазах всех твоя собака опрометью бежит от тебя, будто ты ее избил. Кстати, Николай и пальцем не дотрагивался до Джима, при его поразительной обидчивости этого нельзя было делать. Стоило на него замахнуться, как он менялся на глазах: будто ростом уменьшался, глаза темнели и становились разнесчастными, полустоячие уши отодвигались назад, вся морда выражала крайнее отчаяние. Иногда даже лапой закрывался. И вздыхал так, что сердце разрывалось. На такого бедолагу, писал друг, и рука не поднимается, как бы он ни провинился.
Мой старый друг на редкость предприимчивый и хозяйственный человек. Мусоропровода в доме, где он жил, не было, помойка находилась далеко, и хозяйки наловчились выбрасывать мелкие кухонные отходы через форточки во двор, в надежде, что кошки и бродячие собаки их подберут. Мой друг раз провел Джима мимо окон, второй, и тот быстро усвоил, что здесь можно недурно поживиться и куриными косточками, и другой собачьей радостью. С тех пор они стали каждый день, когда стемнеет, делать обход большого кирпичного здания. Джим был пес с творческой жилкой, как-то он заметил, что кошки роются в бачках для отходов, которые стоят на каждой лестничной площадке. Он тут же смекнул, что это дело куда вернее, чем шнырять под окнами, где уже побывали до него другие. С молчаливого согласия Николая он стал обстоятельно обследовать каждый бачок.
После того как повзрослевший Джим снова оказался у меня, я не раз думал о том, что, попадись он к цирковому дрессировщику, ей-богу творил бы на арене чудеса! Как-то в Англии я видел выступление одного артиста с собакой. Мы привыкли, когда собака добросовестно выполняет все приказания хозяина: прыгает через голову, ходит на задних и передних лапах, танцует под музыку, крутит педали велосипеда да и мало ли что еще делает по воле дрессировщика. Мы восхищаемся такими умными животными, будь это собака, медведь или тигр. Я же видел номер, построенный совсем на других законах дрессировки. На сцену выходил энергичный человек, ставил невысокий столик, стул и объявлял, что сейчас дрессированная собака виртуозно будет выполнять сложнейшее упражнение. Он поворачивался к кулисам и долго звал своего четвероногого артиста. Наконец, после долгих уговоров, на сцену не спеша выходил чем-то напоминающий сеттера, только помассивнее, длинноухий пес. Более отрешенную морду, чем была у того флегматичного пса, трудно себе представить. Пес, слушая своего живчика-хозяина, буквально засыпал на ходу, глаза его закрывались, ноги подкашивались, он прямо-таки заваливался на пол, чтобы вздремнуть. А хозяин уговаривал его вспрыгнуть на стул, а потом на стол. В этом и заключался весь номер. Зал покатывался со смеху, наблюдая за тем, как хозяин уговаривает пса выполнить простейшее упражнение, которое никакого труда ни для одного недрессированного животного не составляет. Вспрыгнуть на стул, а затем на стол. Хозяин раз двадцать повторил это простейшее упражнение, призывая пса последовать его примеру. Пес смотрел на него как на дурачка и зевал во всю пасть. Лезть на стул, а тем более на стол он, по-видимому, вовсе не собирался.