Уже позже я узнал, что мой сосед подобрал Тобика на станции. Случилось это несколько лет назад. То ли он отстал от поезда, то ли его потеряли. Бывает, собаку выведут на стоянке сделать свои делишки, отпустят, а она и побежит искать укромное местечко. Умные городские собаки никогда не будут пакостить в неположенном месте, а Тобик, чем больше я его узнавал, тем сильнее меня поражал своей сообразительностью и деликатностью, уж и подавно не мог усесться на перроне. И кто знает, может быть его хозяйкой была знаменитая дрессировщица? Иначе где бы он мог научиться прыгать через голову и танцевать?
Его новый хозяин, Константин Константинович, рассказывал, что иногда Тобик сам вдруг проделывает свои фокусы, но, сколько ни уговаривай, если у него нет настроения, ничего не добьешься. Кстати, и меня Тобик довольно редко радовал своим искусством.
Очевидно, раньше его звали по-другому, потому что не сразу откликался на Тобика. Так прозвал его новый хозяин. И сколько лет песику, никто не знал. Раз пасть седая, значит, немало. А породу его определить вообще было невозможно. Кстати, помеси всегда умнее чистопородных, наверное поэтому дрессировщики часто берут в цирковые программы дворняжек.
С этого дня началась наша дружба с Тобиком. Собаки с характером, судя по всему, однолюбы. Если ее потянуло к кому-то, то всю свою привязанность она отдаст этому человеку. О людях такого я сказать не решаюсь… Одним словом, Тобик скоро совсем переселился ко мне. В дом он заходил редко и то после того, как я его усиленно приглашал. Сельские собаки знают свое место, а Тобик уже четвертый год жил в деревне. Да и хозяин его не баловал. Зайдя в комнату, скромно ложился где-нибудь в уголке у порога, чтобы не помешать, упаси бог, и, положив острую морду на лапы, внимательно наблюдал за мной. Брови собирались в бугорки и двигались на лбу, будто сами по себе. Уши у Тобика были висячие, но не очень длинные. Еду он не выпрашивал никогда. Даже когда пододвинешь ему плошку, не сразу подойдет, минуту-другую помедлит. Ел очень аккуратно, без обычной собачьей жадности Остатки пищи не разбрасывал, подбирал. Если попадалась кость, то брал ее в зубы и выжидательно смотрел на меня, дескать, выпусти, пожалуйста, на волю… И там, во дворе, долго терзал ее, а потом закапывал на огороде Спал он под крыльцом, а когда было холодно, забирался в пристройку, где были стружки. Иногда он закапывался весь, торчала лишь черная мордочка.
Сосед Логинов как-то попенял, что я совсем отбил у него собачонку, — я думал, он шутит, но через несколько дней Тобик пропал. И, как обычно проходя мимо соседского дома, я вдруг услышал знакомый жалобный кашель: маленький Тобик, привязанный толстой цепью сидел на крыльце и смущенно смотрел на меня, вот, мол в какую попал историю. Смешно и грустно было видеть маленькую собаку на тяжелой цепи, которую она с трудом волочила по двору. У соседа, видно, не нашлось ничего другого, чтобы привязать. Сначала мне показалось это глупостью, но потом, подумав, я пришел к выводу, что Константин Константинович, в общем-то, прав: какому хозяину приятно, что его собака ушла к другому и не кажет больше глаз домой? Тобик, понятно, не мог объяснить, почему он так поступил.
Как только черный песик снова обрел свободу, он тотчас заявился ко мне. Но моя радость была омрачена: я знал, что хозяин задаст ему взбучку. И тут Тобик повел себя совсем по-человечески, он стал приходить ко мне в то время, когда хозяин был на работе. Константин Константинович работал в мастерской, где изготовляли цепи для привязки совхозных коров на фермах. В обеденный перерыв Тобик исчезал с моего двора, а как только хозяин уходил, тут же заявлялся. Тыкался мне мордочкой в ладонь, вилял хвостом и всем своим существом как бы извинялся, что ему приходится вот так ловчить. Если он раньше мог безмятежно растянуться на стружках и подремать на солнышке, то отныне все время пребывал в беспокойном состоянии, то и дело бежал к калитке, вставал на задние лапы и смотрел в сторону своего дома: не появился ли хозяин?…
Когда я выходил на прогулку, Тобик через деревню за мной не бежал, как раньше, теперь он задами огородов пробирался к опушке, а за околицей присоединялся ко мне.
Я попал в дурацкое положение: сосед явно не хотел, чтобы Тобик был у меня, он даже как-то попросил гнать его со двора, но я никоим образом не хотел обидеть собаку, которая ко мне привязалась, да и что греха таить, и я — к ней. Мне приятно было, проснувшись утром, распахнуть дверь и увидеть у крыльца дожидавшегося меня черного дружка. Я выскакивал на двор и бежал вверх по росистой травянистой тропинке, мимо бани, в перелесок, что сразу за ней, и на дорогу, ведущую на турбазу. Добежав до металлических ворот, я останавливался и энергично начинал делать зарядку. Под птичий гомон. Мое бодрое настроение передавалось Тобику, он бегал вокруг, выискивал палку, таскал ее за собой, грыз, рычал. Потом я умывался во дворе из ведра ледяной колодезной водой, а Тобик чуть в сторонке, чтобы я на него не набрызгал, с любопытством смотрел на меня. И кажется, не одобрял. Я шел в дом завтракать, а Тобик терпеливо дожидался, когда я ему вынесу угощение.
Тобик не только скрашивал мое одинокое существование — признаться, оно меня вполне устраивало, — но и охранял дом. Разумеется, символически, потому что вся жизнь на виду. Купил сосед телевизор — и все в тот же час об этом знают. Начал пилить «дружбой» дрова — все слышат. Кто к кому приехал, тут же известно.
Рыбу поймал сосед — и об этом услышишь от судачивших под окном женщин.
Воров в деревне не было, и даже ребятишки не лазали по садам, потому что у каждого на огороде росли яблони, вишни, сливы, смородина. Нужды не было лазать ребятам по чужим садам, хотя и говорят, что запретный плод всегда слаще. Отдыхающие из санатория иногда проходили мимо по лесной дороге, вот их с удовольствием дружно и облаивали деревенские собаки, чтобы глотки не заржавели, и показать, что они недаром едят скудный хозяйский хлеб.
Я давно заметил, что маленькие собаки, как правило, безрассудно храбры, они с лаем бросаются на людей, могут штанину порвать, не боятся налетать на огромных мрачных псов, которым ничего не стоит такую шавку пополам перекусить. Тобик был храбр и почти никого не боялся. Даже вечно хмурый и злой Дружок Петра Буренкова старался не связываться с Тобиком, а Дружок был признанным вожаком деревенских собак.
Если другие собаки и побывали у меня во дворе, то Дружок ни разу. Когда заходил ко мне рослый розовощекий Буренков, пес оставался за калиткой. Он напоминал разочаровавшегося в жизни скептика. Умей он говорить, наверное, изрекал бы лишь разные гадости. Для интереса я его как-то окликнул, но он, повернув в мою сторону седую угрюмую морду, посмотрел таким неприязненным взглядом, что у меня окончательно пропала охота иметь с ним дело. Безусловно, он был не глуп, держался с большим достоинством, попусту не брехал. К людям относился равнодушно, собак презирал, никогда с ними в компании не бегал по улице, разве что на собачьих свадьбах. Наверное, для хозяина он и был дружком, а для других — нет.
Как ни мил мне был Тобик, но украдкой дружить с ним было неприятно. Я уже знал, что Логинов, увидев Тобика у меня, потом лупил его веревкой. Тобик не визжал, не огрызался, лишь виновато кашлял. Сказать я ничего не мог, все-таки это его собака. И наказывал он песика не потому, что ревновал ко мне, — его уязвляло предательство Тобика. Столько лет жил под крыльцом, охранял дом, изредка развлекал домашних цирковыми номерами и вдруг переметнулся к соседу!.. И я сам не мог понять, чего он вдруг ко мне привязался? У меня мысли не было переманивать чужую собаку! Но и прогнать со двора Тобика я не мог. На его доверие и бескорыстную собачью дружбу я должен был ответить грубостью?
Надо было видеть, что делалось с Тобиком, когда его застукивал у меня Константин Константинович. Тобик весь съеживался, обреченно смотрел на хозяина, вяло вилял хвостом, тяжко вздыхал и переводил взгляд на меня, как бы спрашивая совета: «Что делать? Уходить туда или остаться?» А что я мог ему посоветовать? Я молча занимался своими делами по огороду, старательно отводил от него глаза. Я ему сочувствовал, но помочь ничем не мог. И я и Тобик знали, что ему нынче предстоит порка и, может быть, снова посадят на цепь.