Ольга Пойманова
Дай мне лапу
Старый деревенский дом пахнет пылью. Она тут повсюду. Отвратительно воняет ковер, пестрый, обгрызенный по краям молью, и некогда пушистые кисточки по бокам его свалялись в уродливые серые жгуты. Особой, терпкой бумажной пылью пахнет от стопки газет, перетянутых бечевкой и сваленных в самом углу у печки. И даже сама эта печь, некогда уютная, теплая, трескучая, пропахла не свежими дровами, золой и смолой, а все той же всепоглощающей пылью.
В этом доме есть теперь все, кроме жизни.
А ведь она была… Очень простая, но красочная. По-своему счастливая. Шипело на плите смородиновое варенье, кудахтали куры под окном, заливисто лаяла собака во дворе, скрипела деревянная лестница. Закипал чайник, и тут же расплывался по комнатам ободряющий запах трав…
Старый деревенский домик смотрел на запорошенный мир темными пустыми окнами. Но каждую весну он стряхивал с себя тяжкую дремоту и оживал. Бабушка с дедушкой заселялись в него рано, стоило только мало-мальски сойти сугробам, и жили до самых холодов. Только зимой «городовали», так они называли свой кратковременный побег под крыло цивилизации. Но по-настоящему, полной грудью дышали они только тут, в любимой своей деревне. Куда на каникулы привозили и меня.
Я стою не посреди комнаты, а в самом эпицентре моего детства. Это как глаз бури: тихая сердцевина, вокруг которой бушует безжалостная стихия. Ветер или память?
Память.
Пальцы до боли сжали фотоаппарат. Где-то там, у самой кромки урагана, сидит, привалившись к стене, еще один выживший в непогоду. Старый плюшевый медведь глядит на меня пуговичным глазом. Только он да я знаем, что здесь не случилось много лет назад.
– Внука, принесла! Молодец! – слышу я в своей голове голос деда. Странно, помню каждую его интонацию, даже как он смешно и странно растягивал букву «у». – Где сядем?
– Давай у стены! – девочка-подросток кладет камеру на стол и несется к дивану. Хватает медведя, обнимает, хлопает ладонью рядом с собой. – Де, иди сюда!
– А не темно? Надо, чтоб хорошо получилось! Надо же, первый раз с тобой вдвоем фотографируемся! Уж пятнадцать лет на свете живёшь, а ни одной карточки вдвоем с дедом нету!
– Нету! – передразниваю его, тяну букву. Он смеется, но не подходит.
– Давай потом, на улице? – говорит он мне. – Там и яблоня цветет. Видела, красивая какая? Бабушка на чай зовет, слышишь?
Медведь летит на диван, громко стукаясь пуговичным глазом о подлокотник… Вот бы тогда его пожалеть…
Жалею себя. Чай был вкусным, блины золотыми, день солнечным, память ненадёжной.
Деда не стало через полгода. Мы так и не сфотографировались…
Сажаю медведя в самом центре дивана, пристраиваюсь рядом, слева от него, обнимаю игрушку. Справа пусто. Деда не слышал одним ухом. Потому всегда просил: «Внука, встань слева, а то ведь я не разберу ничего!»….
– Дай мне лапу, – прошу я медведя. Острой иглой в мозг впивается воспоминание. Новый год, пляшут на елке разноцветные огни, сосед за окном опять что-то взрывает, отчего в небе огненные всполохи. А я сжимаю в объятиях новенького мишку с большим бантом. Мне давно уже все известно про Деда Мороза, но в чудо всё еще верится. Бабушка приходит в гости, деду с работы не отпустили. Но он передает мне приглашение, у них дома тоже ёлка. И свежие пироги. Вцепившись в медведя, мотаю головой. И пишу записку, как мне кажется, с извинениями: «Прости, дед, я не приду, мне подарили нового медведя, и я хочу провести с ним как можно больше времени!».
Вот он, тот самый медведь. Плюшевая лапа в моей ладони. Внутри щемит. Вот-вот, и за другую лапу его возьмет дед… На фотоаппарате срабатывает таймер. Вспышка… Светло. Все видно отчетливо.
***
Молодая трава пробивается возле могилы. Не срываю, не могу. Не сорняк. Дед ее любил. Он смотрит на меня сейчас своими большими чуть на выкате глазами удивительно спокойно и как будто радостно. Ставлю наш с медведем снимок так, чтобы фотография деда на памятнике была справа. Чтобы знал, чтобы услышал, как зову. Достаю фотоаппарат.
Щелчок затвора.
Вот и все, деда. Вот и снялись вместе…