Они с Ириной ушли с кладбища, не оставшись на поминки. Не было никаких сил общаться с убитыми горем родителями Лизы, утешать их, пытаться подбодрить.
- Царствие небесное, - отсалютовала стаканом Аля.
- Перестань, - скривилась подруга. - Какое царствие? Нет там ничего... Зароют - и всё.
- Ир, ты чего?
- Лизку жалко... Он же её выпотрошил! Всю кровь слил! Видела её?
- Нет... Я не смогла...
- Повезло.
Поздно вечером, вызвав такси пьяненькой и оттого слезливой Ирине, Аля вышла её провожать. Огоньки фар удалились, а она все ещё стояла у лавочки, не в силах сойти с места. Где-то в отдалении хрипло залаял пёс, завыла сигнализация. Она отёрла мокрые щёки. Нос заложило, дышать приходилось ртом.
- Привет, Аля. - Голос изменился, стал более низким, грубым.
Ночь не была совсем уж непроглядной: луна подмигивала из-за туч, горели редкие фонари, из окон лился приглушенный свет - но в фигуре Ивана собралась вся тьма. Его словно вырезали из чёрной бумаги, небрежно, но споро, оставив проколы вместо глаз, наполненные жаром углей. Аля смигнула, нажала на веки - чудится? кажется? - но глаза его по-прежнему оставались багровыми. Она хотела закричать, но как в дурном сне лишь открывала рот и, силясь, хрипела что-то полузадушенное.
- Тихо, не надо.
Тогда она рванулась с места, оттолкнулась от земли и поднялась вверх. Ноги колотили по воздуху, действуя сами по себе, независимо от глупого, испуганного сердца, а она, беспомощно перебирая пальцами колючую ткань пальто, висела в руках Ивана.
- Пожалуйста, - пискнула она. - Не надо, Вань...
Незнание - это проклятие. Оно оставляет шанс, позволяет надеяться на лучшее. Играет, как кот с глупой мышкой, что дает пленнице вырваться, почуять близкую свободу - а потом пригвождает тяжёлой лапой к земле, выбив дух, и снова отпускает, чтоб натешиться вдоволь потехой.
Аля больше не могла списывать все странности и совпадения на случай. Не сейчас, когда ледяные пальцы впивались в рёбра, круша их, а багровые глаза смотрели прямо в душу, лишая воли.
- Я хочу есть, - равнодушно сказал он.
- Не надо... - Ей казалось, что она кричит. Но слышала лишь тихий, слабый шёпот.
- Уже можно, - он открыл рот, и Аля увидела, как клыки выдвинулись, удлинились. Он прошепелявил, цепляя отросшими зубами губу: - След мой стерся...
Шею обожгло - она вскрикнула, вскинула руки вверх, туда, где больно, и натолкнулась на его голову. Он ел неаккуратно: хлюпал кровью, прикусывал тонкую кожу. Аля выгнулась, забилась, но он стал куда сильнее прежнего, не сравнить с прошлым, обычным Иваном, который не исчезал ночами. Она чувствовала, как слабеет, но не могла больше сопротивляться.
Сознание уплывало. В полузабытье ей представлялось, что она смогла вырваться и теперь бежит вверх по лестнице, летит, перепрыгивая сразу через две ступеньки, но на самом деле она лежала на лавочке, прикрытая чужим пальто, что пахло плесенью, и слепо смотрела в небо.
Каким чудом она добралась до дома, Аля не смогла вспомнить. Просто очнулась на полу у кровати, забившись в узкую полоску тени, где и свернулась в комок. Солнце сияло по-летнему беспощадно, и свет вливался в распахнутые окна, раня её воспаленные глаза. На пальцах ног, там, куда падали лучи, появились кровавые волдыри. Она сжалась, постаралась уменьшиться, но не смогла.
К вечеру волдыры сменились язвами. Они не болели, но выглядели чудовищно. Аля на всякий случай заклеила их пластырем, чтоб не видеть и не думать о них, и пошла на кухню. Спокойно заварила чай, достала чашку, сахарницу, блюдце печенья. Она изменилась - отметил разум. Чувства, что никогда не давали ей покоя, отступили на задний план, не исчезнув полностью, но изрядно ослабев. Вчерашний день - и похороны, и нападение - все происходило словно с другим человеком. Аля заметила, что ещё жалеет Лизу, но как-то механически, не потому, что не может иначе, а для галочки. Так надо, если ты хочешь остаться человеком.
В окно постучали. Аля отворила створку, и Иван шагнул внутрь. Молча они сидели друг напротив друга и делали вид, что нормальны.
- Зачем? - она догадывалась, но хотела знать наверняка. Больше никакого утешительного самообмана.
- Мне надо расти. - Он взял печеньице, откусил кусочек и, брезгливо сморщившись, прожевал. - Дрянь какая.
- А что мне делать?
- Живи, - усмехнулся он. - Кушать не забывай только.
Вспышка ярости напугала её больше, чем Ивана. Она зашипела - по-змеиному глухо, утробно - и хлестнула по щеке. Порезы от ногтей вздулись, но даже не покраснели.
- Я тоже не хотел, - сказал он. - Первые недели голодал. Как же, это неправильно...