Снова лопнула кожа, кости раскрошились, кальций и фосфор пылью просыпались в воду. Но беспокойное море, уже само по себе насыщенное этими веществами, влило их обратно в разъятое тело. Из омытых соленой водой элементов сложились новые кости необычной длины, соединенные между собой с величайшим искусством.
Он провалился в беспамятство, успев понять только, что он изменяется, обретает иную форму, что сейчас он текучий и зыбкий, как само море, которое держит его в своих темных и крепких объятиях. А дальше — пока он спал — произошли еще более основательные изменения. Но он уже этого не ощущал.
Милосердное забытье.
Его лицо разлетелось на тысячи обломков, и осколки его растворились в волнах, превратившись в податливый материал в чьих-то невидимых руках, и руки лепили единственный в мире образ — бережно и аккуратно.
Тело расширилось и удлинилось; мышцы начали приобретать упругость, растягиваясь на каркасе из новых костей. Слой за слоем нарастали они бугристыми нагорьями, формируя ландшафт нового тела.
И все это время он грезил.
Вереница сияющих образов проносилась у него в мозгу, как ревущий поток. В этом потоке смешались места, и события, и люди, которых он знал, и сцены из жизни каких-то других людей. Раздираемые в клочья, словно гонимые ветром тучи, догоняющие устремленное на запад солнце.
Плывущие вниз, к земле.
Он стоит, коленопреклоненный, на берегу древнего пруда. Напротив — через зеленую воду — другой силуэт.
Пруд безмятежен и тих. Всеобъемлющее спокойствие, трогательное до слез. Лягушка прыгает в воду, и по воде расходятся круги. Все шире и шире.
Он смотрит на воду. Он ждет, когда появится его отражение.
Теперь ничто не колеблет сверкающей глади пруда. Может быть, только намек на легкий ветерок, безмолвный и неусыпный, проплывает над тихой водой.
Он не знал, не мог знать, каким будет его отражение.
Но даже при этом…
Он пришел в себя и обнаружил, что Ханеда изменилась.
Высокая, открытая комната Никуму превратилась в беспорядочное нагромождение камней и обломков дерева. То ли небо обрушилось. То ли битва титанов случилась здесь и принесла с собой опустошение. Ярость вспорола пространство, рассыпавшись в воздухе ядовитой пылью. И ненависть такого накала, что она пульсировала в ночи. Ханеда — место великой бойни.
Он был один.
Его тяжелые шаги отзывались гремящим эхом в развалинах замка. Язычки пламени трепыхались там, куда были сброшены факелы, догоравшие среди каменной и известковой пыли.
Обнаженный, он спустился по остаткам лестницы, спрыгнув с края провала четырехметровой высоты в заросли криптомерии.
Там не было никого. Ни воробья, ни совы. В эту ночь мир опустел. Даже летучие мыши в ужасе улетели прочь.
Он прошел через безмолвную рощу, насыщенную ароматами. Через широкое болото. Стая гусей пролетела на фоне серебряного полумесяца. Казалось, мерцающий небосвод пульсирует.
Шелестел высокий тростник, бледные стебли которого были усыпаны искорками светлячков. Пронзительно стрекотали цикады.
Он побежал на восток и вскоре добрался до края лугов. Он ускорил шаги, наслаждаясь своей неиссякаемой силой, и пересек равнину, потеряв ощущение времени.
К синим склонам горы.
Фудзивара.
Когда он начал подъем, перед его мысленным взором возникла картина — тонкий рисунок кистью с великолепно построенной композицией и гармоничным сочетанием красок.
Прозрачный воздух сделался морозным. Он поднимался по склону, а звезды мерцали на небе, передавая земле свое древнее послание.
Он двигался легко, беззвучно — так пробирается в джунглях какой-нибудь зверь. Приблизившись к краю небес, он увидел, что на востоке уже исчезают и блекнут звезды. Порыв ветра. Приближается гроза.
Наконец он добрался до холодной пурпурной вершины Фудзивары, и шаги его захрустели по бледно-лавандовому снегу.
Собирался дождь. Клубящиеся тучи нависли так низко, что казалось, еще немного — и он заденет их головой.
Он воздел длинные руки, словно хотел набрать влагу горстями, и в это мгновение небо раскрылось над ним. Дождь хлестал его по лицу, по его новому телу серебристыми стрелами.
Он переживал сейчас тот самый миг, который столько раз представлял себе еще в той, иной жизни, когда он был кем-то другим.
Розовая молния расчертила небо мечущейся дугой. Он рассмеялся. В теле его забурлила мощь, и если бы у него было сердце обычного человека, оно разорвалось бы на куски под воздействием переполнявшей его неизбывной, невероятной силы. Но Ронина больше не существует, а он, стоящий на вершине Фудзивары, в самом центре страшной грозы, прямо под черно-алыми тучами, этими призрачными кораблями посреди бушующего океана небес, уже не был простым человеком.
«Я — Воин Заката, — думал он, переполняясь восторгом, любуясь своими массивными перекатывающимися под кожей мышцами, туго обтягивающими его новое тело. — Я пришел. Берегись, Дольмен».
Сквозь извилистые коридоры Времени к нему хлынула музыка из давно уничтоженной или еще даже не сформировавшейся эпохи. Высокие и низкие голоса, отражающиеся друг в друге, в сопровождении инструментов, звучанием своим созидающих вихри энергии. Музыка разворачивалась в пространстве, приноравливаясь к ритму его сердца. Грохот, как будто обрушились склоны горы.
У самого плеча полыхнула молния.
«Дор-Сефрит?» — безмолвно выкрикнул он.
Но ответом ему было только шуршание дождя, льющегося на вершину горы, да раскатистый гром. Он стоял неподвижно, подставляя лицо струям дождя. Теперь наконец он понял: отныне ему предстоит самому находить все ответы, ибо, оставшись отчасти собою прежним, Ронином-ищущим, он вобрал в себя новую сущность — Сетсору-основателя.
Что еще его ждет?
Он пожал плечами.
Он — Воин Заката.
Теперь, осознав это в полной мере, он заставил свой разум расслабиться. И как только он перестал цепляться за узы, связывавшие его с материальным миром, его мощь вырвалась на свободу, и сознание устремилось в самые недра его естества, куда боялся заглядывать Ронин, и он узрел наконец сверкающую ось своей мощи, островок спокойствия среди вихря неизбывной энергии. Он протянул руки — и руки не дрогнули.
Он прикоснулся к Вечности.
Часть третья
КАЙ-ФЕН
КОНСКИЕ ШИРОТЫ
Кай-фен затянулся. Это было страшное время. Сама природа, казалось, сошла с ума. На полюсах сдвинулись льды — искристые серые ледники поползли дальше на юг. Как только три Маккона стали сильнее вследствие близящегося пришествия их господина, как только Дольмен, охваченный жаждой мести, устремился в мир, из которого однажды был изгнан, воины-нелюди с голыми черепами вместо лиц вырвались из замкнутого пространства своего обширного лагеря и под предводительством исполинских зверей с фасеточными глазами и сверкающими сине-зелеными панцирями устремились через равнину к высоким каменным стенам Камадо, последнего оплота человека.
За строем черепоголовых со скрипом катились громадные боевые машины, способные метать по шестьдесят копий зараз и легко перебрасывать их через самые высокие крепостные стены или выливать на противника здоровенные ковши с расплавленным металлом. Были у них и тараны, стенобитные орудия — высокие стойки с горизонтальным бревном, окованным с одного конца толстым железом. Их волокли на веревках взлохмаченные и грязные воины-люди из северных горных племен, завлеченных на службу к Дольмену посулами власти. И дрожала земля под их тяжестью, и мир человека содрогнулся, как колесо на разболтанной оси, словно ощущая в шагах наступающей армии поступь самой судьбы.
Четвертый Маккон вот-вот должен был появиться на континенте человека.
И объявлен был сбор всех союзников Дольмена, давно дожидавшихся этого часа — наступления Кай-фена. Вооружившись, они устремились к месту последнего сбора по промерзлой унылой земле, через бурные штормовые моря, используя для своего продвижения средства, недоступные людям и для разума человеческого непостижимые.