Но увидит ли кто-то из них зарю новой эпохи?
Он не мог этого знать, но он чувствовал: если не увидят они, то ее не увидит уже никто.
И пока он раздумывал о Дольмене и о предстоящем поединке, которым решится исход Кай-фена, из бурлящих глубин его мыслей неожиданно всплыл ослепительный осколок памяти Ронина.
Саламандра.
Где-то в недрах этого мира, в подземном Фригольде, живет сенсей Ронина, человек, который выставил против Ронина его родную сестру, К'рин, и Ронин в конце концов был вынужден ее убить. Мастер воинского искусства, выбравший Ронина для обучения искусству боя, положивший начало долгой и многотрудной битве Ронина за то, чтобы в конечном итоге сделаться тем, кем он стал, — Воином Заката…
Но сначала — Дольмен…
— Как ты изменился, — раздался тихий голос у него за спиной.
Он не обернулся — он узнал Кири по голосу.
— Но я все равно узнала бы тебя, даже если бы прошло десять тысяч веков.
Он все-таки повернулся, глядя на нее сверху вниз странными светло-зелеными глазами. Она невольно ахнула и отвела глаза. А потом, отняв ладонь ото рта, она медленно и неуверенно протянула руку и прикоснулась к нему.
— Его больше нет, Кири. Его тело осталось на Ама-но-мори, погребенное под руинами разрушенной крепости.
— Нет, — возразила она.
Но все уже отгорело в разбитом сердце, превратившемся в белую золу.
— Разве такое возможно? Ты, должно быть…
Ее теплая ладонь погладила странные, непривычные очертания его щеки.
— Как же тебе, должно быть, не хватает Мацу! — воскликнула Кири чуть погодя вроде бы безо всякой связи, но он хорошо понял, что она имела в виду.
Она всхлипнула, припав к его груди. Ощутив на лице нежное прикосновение ее распущенных волос, он закрыл глаза, и перед мысленным его взором встала непрошеная картина, всплывшая из глубин памяти: движения страстной, необузданной женщины, которая целовала его сочными теплыми губами, когда его меч разрубил ей грудь до самых ребер; бледный овал лица, нежного, тонкого, наполовину закрытого упавшими волосами цвета беззвездной ночи; ее алая кровь и горячие обрывки плоти, когда Маккон спокойно и целеустремленно рвал ей когтями горло; и последний бессильный выдох, слетевший вместе с пузырями крови с ее уже посиневших губ.
Сначала — Дольмен, а следующим будет Саламандра. Теперь все его существование сосредоточилось на этих двоих. Кири значила для него не больше, чем камни крепостной стены, и, как только она это поняла, она отстранилась и пошла прочь, оставив его в одиночестве — разглядывать черный дымящийся лес и замерзшие поля вокруг Камадо.
Веревку уже закрепили, и он соскользнул в холодный стремительный поток. Почти сразу же он ощутил, как крутой берег уходит у него из-под ног.
Несмотря на глубину реки и пузырящуюся вокруг него белую воду, он чувствовал себя в безопасности и, перебирая руками, начал переправляться. В плотно сжатых губах он держал тонкую тростниковую трубочку, конец которой торчал над поверхностью воды.
Он был одет во все черное. Даже ту часть лица, которую не прикрывал тугой капюшон, он тщательно зачернил углем, а потом смазал маслом, чтобы краска не смылась в воде. Выбравшись на другой берег, он встал на колени и замер, беззвучно дыша и пристально вглядываясь в темноту.
Луна скрылась за облаками. Восточный ветер шелестел листьями тополей, сосновыми иголками. Журчала вода в реке.
Нырнув в кусты, он устроился там, дожидаясь, пока не просохнет одежда.
Он стер с лица масло и снова нанес угольный порошок, так что кожа приобрела матовый черный оттенок, не отражающий света.
Потом он поднялся и направился к стенам Камадо, стараясь держаться в густой тени деревьев.
Услышав негромкие голоса, он застыл, молниеносно выхватив кинжал и слегка приподняв острие.
Голоса, донесенные ветром, приблизились. Как только два воина поравнялись с ним, он нанес два стремительных бесшумных удара. Дважды темный клинок пронзил мягкую кожу под подбородками, пробил нёбо и достал до мозга. Ни один, ни второй даже и вскрикнуть не успели.
Теперь он мог бы переодеться, забрав одежду одного из убитых, и спокойно пройти в Камадо, но такой метод был не для мастера джиндо.
Он оттащил трупы в густой кустарник и двинулся дальше, пока не подобрался к самому основанию каменных стен крепости. Достав из кармана своего облегающего одеяния несколько черных металлических предметов, он бесшумно полез вверх по стене, цепляясь за стыки между огромными камнями.
Вскоре он вошел в ритм и уже безо всякого видимого напряжения быстро взобрался наверх под покровом густой тьмы беззвездной ночи.
Он погладил Хинда по длинной жесткой спине. Окостеневшие чешуйки зашевелились от удовольствия.
— Как это здорово — снова увидеть буджунов, — сказал Боннедюк Последний.
— Ты никогда не говорил Ронину…
Маленький человечек пожал плечами:
— Теперь тебе можно сказать о многом. А раньше… Он снова пожал плечами.
— Ты мне скажешь, кто ты такой?
— Да, — отозвался Боннедюк Последний, растирая больную ногу. — Хотя я уже как-то раз говорил об этом.
— Да? И кому?
— Гфанду.
— Что?! Но почему?
— Он хотел знать. — Боннедюк Последний коснулся руки Воина Заката. — Послушай, дружище, я бросил кости, и кости сказали, что ему суждено погибнуть в Городе Десяти Тысяч Дорог. Сделать я ничего не мог. Карма. Еще одна смерть, о которой я знал и должен был молчать. Это был мой подарок ему. Он спросил у меня, и я ему рассказал…
— Думаешь, он тебе поверил?
— Не знаю. Разве это так важно?
Какое-то время они молчали. Тишину нарушало лишь потрескивание огня в очаге. Он напрягся — снова послышалось звучное тиканье, повсюду сопровождавшее маленького человечка. Он чуть было не спросил, что это за звук, но Боннедюк Последний продолжал:
— Мой народ давно исчез с лица земли. Во всяком случае, о нем давно уже нет никаких упоминаний в истории. Но меня — меня одного — оставили здесь, чтобы я смог увидеть Кай-фен и тем самым искупить грехи моего господина.
Он поднялся, подложил поленьев в огонь и пошевелил раскаленные угли кончиком меча.
— Мы с Хиндом живем Внешним временем, как ты, несомненно, уже догадался. Это было необходимо, чтобы пережить разрушительную силу тысячелетий, ибо я — из того народа, властитель которого нашел на лесной просеке колдовской корень. Тот самый корень, кусочек которого ты съел…
— Легенду о великом воителе рассказал мне старый аптекарь в Шаангсее. И он дал мне корень…
— Да. Он был буджуном…
— А сад… Тот храм в Шаангсее…
Боннедюк Последний кивнул:
— И это тоже.
«Чего-то я явно недопонимаю», — подумал Воин Заката.
Маленький человечек дохромал до своего стула и протянул руку, чтобы погладить Хинда.
— Из-за жгучего своего желания править всем миром, — продолжил рассказ Боннедюк, — он был направлен на просеку, где рос корень.
— Направлен кем?
— Богом.
— Каким богом?
— Бог только один, дружище.
В очаге затрещало полено, а потом с тихим звуком упало в золу. Оранжевые языки пламени вспыхнули с новой силой.
— Съев этот корень, он стал самым могучим воином в мире и таким образом утолил свою жажду завоеваний…
Он умолк, увидев, что Воин Заката поднял руку.
В его обновленном сознании промелькнул образ высокого широкоплечего человека со смуглой кожей и карими глазами. Почему-то ему вдруг захотелось снова увидеться с Мойши или по крайней мере узнать, что с ним и где он сейчас. Наверняка — посреди необъятных соленых морей, на высоком мостике тяжело груженного судна, с парусами, ловящими ветер. На корабле, направляющемся в какой-нибудь дальний порт, спрятанный за изгибом поросшего зеленью мыса. А его журнал, наверное, пополнился новыми записями. Почему он вспомнил о Мойши именно сейчас? В памяти всплыли слова Боннедюка. Бог только один, дружище. Его светло-зеленые глаза широко распахнулись, в зрачках заплясали золотистые искорки.
— Продолжай.
— Съев этот корень, — снова заговорил маленький человечек, — он тем самым создал условия для сотворения Дольмена. Поскольку уже ничто в мире не могло сравниться с его могуществом, а наши Законы не потерпели бы столь вопиющего нарушения равновесия.