— Я наконец стал цельным, — ответил доктор Райн-харт.
— Что это ви такое говорили про «живущего по воле жребия», а? Било интересно.
— Живущий по воле Жребия — это глубоко извращенная концепция, полностью лишенная любви.
— В описании доктора Крума смахивает на шизофрению, — сказал доктор Вайнбургер.
— Но идея разрушения личности: есть интересно, — продолжал доктор Крум.
— Только если она разбивает раковину, которая прячет нашу любовь, — ответил доктор Райнхарт.
— Любовь? — осведомился доктор Вайнбургер.
— Нашу любовь.
— Причем здесь любоф? — спросил доктор Крум.
— Любовь ко всему имеет отношение. Если человек не любит, он мертв.
— Как верно, — сказала женщина.
— В последнее время вся моя жизнь была принесена в жертву холодному, механическому Жребию. Я это вижу сейчас так же ясно, как ваши привлекательные, красивые лица.
— Люк, я бы хотел, чтобы ты сейчас вышел со мной на улицу на пару минут, — сказал рядом с доктором Райнхартом голос доктора Экштейна.
— Я выйду, Джейк, но я должен сперва кое-что объяснить доктору Круму. — Он посмотрел с теплым, умоляющим выражением на маленького человечка, стоящего рядом.
— Вы должны прекратить работать с голубями и работать только с человеком. Вы никогда не приблизитесь к тому, что существенно для здоровья и счастья человека, мучая цыплят и голубей. Шизофрения есть неспособность любить, неспособность видеть достойное любви. Ее никогда нельзя будет вылечить лекарством.
— Ох, доктор Райнхарт, ви сентиментальни, как поэт, — сказал доктор Крум.
— Одна строчка Шелли говорит нам о человеке больше, чем сможет весь ваш цыпляче-голубиный помет.
— Люди раз глагольстфуют о любфи две тисячи лет. И что? Химией мы изменим мир.
— Не убий, — сказал доктор Райнхарт.
— Мы не убифаем, только делаем из них психотиков.
— Вы не любите своих цыплят.
— Есть нефозмошно. Никто из тех, кто работает с Циплятами, никогда не смошет их любить.
— Духовный человек любит всех духовной любовью, которая никогда не будет эгоистичной, собственнической или физической.
— Ох, ради бога, Люк… — сказал доктор Экштейн.
— Именно, — сказал доктор Райнхарт. — Одну минутку, с вашего позволения. — Доктор Райнхарт под наблюдением видных медиков проконсультировался со своим корпусом для часов. И застонал.
— Есть поздно? — спросил доктор Крум.
Глаза доктора Райнхарта метнулись по комнате, как артиллеристский радар в поисках цели.
— Не знала, что доктор Райнхарт экзистенциальный гуманист, — сказала одна дама.
— Он чокнутый, — сказал доктор Экштейн, — даже если он мой пациент.
— Стрелка снаружи через пять минут, Джейк. Пока, пацаны, — сказал доктор Райнхарт и зашагал по направлению к прихожей, но, миновав кучку людей за диваном, сменил курс, повернул направо и снова пошел по тому же коридору.
С хрустом наступая на осколки разбитого стакана, он увидел мисс Вэлиш и миссис Экштейн, появившихся из комнаты напротив той, в которую его влекло. Они остановились в конце коридора и опасливо смотрели на него.
— Лил дали таблетку, и она отдыхает, — сказала миссис Экштейн. — Думаю, не стоит ее беспокоить.
— Мой Бог, Арлин, от твоих сисек у меня слюнки текут. Пошли в сортир.
Миссис Экштейн удивленно глянула на него. Потом покосилась на мисс Вэлиш и опять перевела взгляд на доктора. Затем, не отрывая глаз от своего наставника, она трижды потрясла свою крохотную сумочку, приоткрыла ее и заглянула внутрь. Закрыв сумочку, она сказала: — Я люблю твой большой член, Люк. Пошли.
Мисс Вэлиш в страхе переводила взгляд с одного на другую.
— Ты тоже, детка, — сказал ей доктор Райнхарт.
— Соглашайся, Джойя, — сказала миссис Экштейн. — Это будет забавно. — Она чуть дотронулась до груди мисс Вэлиш и пошла в ванную налево. Мисс Вэлиш проводила миссис Экштейн взглядом и снова оказалась лицом к лицу с доктором Райнхартом.
— Прекраснейшее тело в мире, детка, за исключением твоего колена. Пойдем.
Она уставилась на него.
— Прямо здесь? — сказала она.
— Здесь и сейчас, детка, без всяких сомнений.
Он прошел мимо нее к ванной, открыл дверь и стал ждать. Бросив быстрый взгляд в пустой коридор, она двинулась по направлению к ванной.