Он стоял перед доктором Кобблстоуном, опершись на стол обеими руками, демонстрируя свой безупречный костюм. — Мы стремимся не к сокращению выделительных функций, но к приносящему радость разнообразию: случайное перемежение, так сказать, запора и поноса со спорадическими, я полагаю, вспышками регулярного стула.
— Доктор Райнхарт, прошу вас… — сказал доктор Коббл стоун.
— Фигурально выражаясь, конечно. Мы начинаем лечить человека от навязчивого беспокойства о деньгах, давая ему простые упражнения с кубиками, в которых от него требуется тратить или не тратить небольшие суммы денег по прихоти Жребия и позволять кубикам решать, как именно тратить деньги. Медленно, но верно мы поднимаем ставки.
— Достаточно, — сказал доктор Вайнбургер, поднявшись и став лицом к лицу с доктором Райнхартом, а тот сменил позицию и остановился напротив него. — Вы высказались; мы достаточно услышали.
Доктор Райнхарт взглянул на часы, а потом вытянул из кармана кубик и взглянул на него.
— Вы никогда его не остановите, — тихо сказал доктор Манн.
— Полагаю, я закончил, — сказал доктор Райнхарт, прошел назад и сел на свое место.
Доктор Экштейн опустил глаза.
Доктор Вайнбургер снова попытался разгладить кучу измятых бумаг перед собой и шумно прочистил горло.
— Что ж, джентльмены, — сказал он, — полагаю, прежде чем мы перейдем к голосованию, мне следует спросить, пока доктор Райнхарт еще здесь, нет ли у кого-нибудь из вас вопросов к нему. — Он нервно посмотрел сначала направо, где болезненно ухмылялся доктор Пирмен, а доктор Кобблстоун сидел, сурово уставившись на ручку трости, зажатой между ног. Никто из них не отреагировал. Тогда доктор Вайнбургер нервно посмотрел налево, где доктор Мун — теперь хватавший воздух даже жестче и еще более неровно, чем раньше, — начинал медленную дугу от доктора Манна к председателю.
Доктор Манн сказал очень тихо:
— Этот человек больше не человек.
— Прошу прощения? — сказал доктор Вайнбургер.
— Этот человек больше не человек.
— О да. — Доктор Вайнбургер поднялся. — Тогда, если дальнейших вопросов нет, я должен попросить доктора Райнхарта покинуть зал, чтобы мы могли перейти к голосованию по стоящему перед нами вопросу.
— Я не человек, говоришь? — сказал доктор Райнхарт, оставаясь сидеть на своем стуле рядом с доктором Экштейном. — Подумаешь. Да при такой модели человечности, какова она есть в наши дни, стоит ли считать слово «нечеловеческий» оскорблением? Рассмотренное в свете сегодняшней нормальной, будничной, заурядной человеческой жестокости, в гетто, в семье, на войне, ваше «нечеловеческий» относится к ненормальности моих поступков, а не к уровню их моральной порочности.
— Доктор Райнхарт, — перебил доктор Вайнбургер, продолжая стоять, — будьте так любезны…
— Да ладно, я порол чепуху всего час, дайте мне шанс.
Он молча смотрел на доктора Вайнбургера, пока председатель медленно не опустился в кресло.
— Страдание, которое причиняют наши диктуемые Жребием поступки, очевидно, ничто по сравнению со страданием, которое причиняет один разумный, цивилизованный человек другому. Люди Жребия — дилетанты во зле. Что, похоже, беспокоит вас, коллеги, так это то, что иногда я манипулирую людьми, мотивированный не своим эго, а Жребием. Вас шокирует именно кажущаяся неуместность случайного страдания, которое мы причиняем. Вы предпочитаете целенаправленное, последовательное, жестко структурированное страдание. Идея, что мы создаем любовь, потому что так нам велел Жребий, что мы выражаем любовь, что мы чувствуем любовь из-за случайности, разрушает всю структуру ваших иллюзий о природе человека.
Когда доктор Вайнбургер снова начал подниматься со стула, доктор Райнхарт просто поднял свою здоровенную правую руку и спокойно продолжил:
— Но какова природа человека, которого вы так горячо защищаете? Посмотрите на себя. Что же случилось с жившим в вас настоящим изобретателем? с влюбленным? или с искателем приключений? или со святым? или женщиной? Вы убили их. Посмотрите на себя и спросите: «Это ли Образ Бога, по которому был создан человек?» — Доктор Райнхарт перевел взгляд с Пирмена на Кобблстоуна, потом на Вайнбургера, потом на Муна, потом на Манна. — Богохульство. Бог создает, экспериментирует, ловит ветер в парусах. Он не барахтается в накопившихся испражнениях своего прошлого.