— Но я хочу, чтобы были именно эти люди, — продолжал он яростно.
— Вот тридцать восемь имен в списке. Вот тридцать восемь пациентов, которых я буду сопровождать на мюзикл «Волосы».
Он затащил меня подальше в угол.
— Но ведь Кеннон сказал, что Жребий сказал…
— Жребий сказал только, чтобы я попытался помочь сбежать мистеру Кеннону и тридцати семи другим душевнобольным. Имена не назывались. Если вы хотите проявить инициативу, заверяю вас, что я не отличу Смита от Петерсона или Клага, но я возьму только людей, которые называют себя Смитом, Петерсоном и Клагом.
Он умчался.
Через пять минут вразвалочку подошел Старший Санитар Херби Фламм:
— Послушайте, доктор Райнхарт, я не вижу Хекель-бурга в этом списке, но я только что видел, как он шел в последней группе с вашими санитарами.
— Хекельбург? — сказал я. — Вы что-то путаете. Я проверю. — И ушел.
Фламм снова поймал меня, как раз когда я уходил.
— Простите, что беспокою вас, док, но четыре парня из вашего списка всё еще здесь, а четыре парня, которых в списке нет, только что ушли.
— Мистер Фламм, вы уверены, что у вас в отделении сейчас осталось пять пациентов?
— Да, сэр.
— И что ушли только тридцать восемь?
— Да, сэр.
— Вы уверены, что меня зовут Райнхарт?
Он уставился на меня и начал нервно гладить свой большой живот.
— Да, сэр. Думаю, да, сэр.
— Вы думаете, что меня зовут Райнхарт?
— Да, сэр.
— Кто этот пациент — вон там? — спросил я, показывая на пациента, которого никогда раньше не видел, надеясь, что он только что поступил.
— Э-э-э… а… этот?
— Да, этот, — холодно сказал я, возвышаясь над Фламмом.
— Я должен проверить у санитара, у Хиггенса. Он…
— Мы опаздываем к началу мистер Фламм. Боюсь, я не могу позволить вашей смутной памяти на имена еще больше нас задерживать. До свидания.
— До… до свиданья, док…
— Райнхарт. Запомните это.
Случалось ли вам идти по Бродвею в середине строя из тридцати восьми мужчин, вразнобой одетых в военную и больничную одежду, кеды, сандалии, бермуды, рваные футболки, африканские накидки, купальные халаты, ночные тапочки, пижамные куртки и спортивные костюмы и ведомых совершенно безмятежным восемнадцатилетним парнем в белом больничном халате, насвистывающим «Боевой гимн Республики»? Приходилось ли вам затем вместе с блаженным мальчиком вести такой строй в бродвейский театр? И выглядеть естественно? И расслабленно? Когда половина мест была в первом ряду? (Летний штиль дал мне возможность купить билеты в последнюю минуту — в 4:30 того дня, — но двадцать из них обошлись по 8 долларов 50 центов.)
А пытались ли вы затем усадить тридцать восемь странных людей, когда половина мест картечью разбросана по театру на пятьсот мест? Когда трое ваших пациентов — ходячие зомби, еще четверо — маниакально-депрессивные плюс шесть озабоченных гомосексуалистов? Пытались ли вы сохранять чувство достоинства, непоколебимость и авторитет, когда один из этих несчастных всё время подходит к вам и истерическим шепотом спрашивает, когда же все они должны сбежать?
— Райнхарт! — зло зашипел на меня Артуро Икс. — Какого черта мы тут делаем на «Волосах»?
— Мне было приказано привести вас на «Волосы». Я это сделал. Отдельным приказом Жребий запретил выпускать вас на Лексингтон-авеню. Надеюсь, вам понравится представление.
— Там сзади четыре мусора стоят. Я их видел, когда мы заходили. Это что, какая-то ловушка?
— О полиции мне ничего не известно. Из театра есть другие выходы. Я надеюсь, вам понравится. Получайте удовольствие.
— Чертов свет гаснет. Какого хрена мы должны здесь делать?
— Слушайте музыку. Я привел вас на «Волосы». Наслаждайтесь. Танцуйте. Получайте удовольствие.
Всё это время Эрик Кеннон сохранял безмятежность игрока в гольф при двухдюймовом ударе и ни разу ко мне не подошел — разве что на две секунды сразу после окончания первого действия («Клевое шоу, доктор Райнхарт, я рад, что мы сюда пришли»). Но Артуро Икс переставал ерзать на своем кресле, только когда бросался к проходу, чтобы переговорить с кем-то из своих последователей или со мной.
— Слушай, Райнхарт, — прошипел он мне ближе к концу антракта. — Что ты станешь делать, если мы все встанем и начнем танцевать или пойдем на сцену?
— Я привел вас на «Волосы» и хочу, чтобы вам понравилось. Получайте удовольствие. Танцуйте. Пойте.
Он посмотрел мне в глаза, как окулист, ищущий признаки разложения сетчатки, а потом разразился коротким смешком.