— Господи… — сказал он.
— Приятного вечера, сынок, — сказал я, когда он уходил.
— Доктор Райнхарт, кажется, пациенты между собой перешептываются, — сказал один из моих санитаров-гигантов приблизительно три минуты спустя.
— Без сомнения, грязные шуточки, — сказал я.
— Этот Артуро Джонс подходит к каждому и что-то шепчет.
— Я велел ему напомнить всем, чтобы они не опаздывали на автобус, который должен отвезти их обратно на остров.
— Что, если кто-нибудь попробует сбежать?
— Задержите его, мягко, но решительно.
— Что, если они все сбегут?
— Задержите тех, у кого самые социопатически острые заболевания, — зомби и убийц, короче, — а остальных оставьте полиции. — Я безмятежно улыбнулся ему. — Но никакого насилия. Мы не должны портить репутацию наших санитаров. Мы не должны расстраивать публику.
— Ладно, доктор.
Я уселся между пациентами, наиболее явно одержимыми мыслью об убийстве, и когда люди в нашем ряду начали подниматься, чтобы присоединиться к танцующим на сцене, я обвил своими громадными ручищами их шеи и сжимал, пока они не стали какими-то странно сонными. Затем я с интересом посмотрел начало второго действия, где тридцать или около того странно одетых членов труппы, которые, очевидно, выдавали себя за сидевших вокруг меня зрителей, направились, весело дурачась и танцуя, по проходам к сцене. Находившаяся на сцене часть труппы изобразила легкое замешательство, но продолжала петь, а новые чудики смешивались с чудиками из первого действия и пели, танцевали и резвились, и все пели начальный номер «Куда я иду?», пока большинство новеньких не исчезло.
Полиция допрашивала меня в театре около получаса, и я позвонил в больницу и сообщил соответствующим сотрудникам о небольших затруднениях, с которыми мы столкнулись, а еще я позвонил доктору Манну домой и проинформировал его, что тридцать три пациента сбежали с мюзикла «Волосы». Мой телефонный звонок оторвал его от партии, в которой у него был фулл-хауз, от тузов до валетов, и его голос стал таким расстроенным, каким я его никогда не слышал.
— Боже мой, боже мой, Люк, тридцать три пациента. Что ты наделал? Что ты наделал?
— Но в твоем письме говорилось…
— В каком письме? НЕТ, нет, нет, Люк, ты знаешь, я никогда не стану писать никаких писем о тридцати трех — ох! — ты же знаешь! Как ты мог это сделать?
— Я пытался с тобой связаться, звонил тебе.
— Но ты не казался встревоженным. У меня и мысли не было. Тридцать три пациента!
— Мы удержали пятерых.
— Ох, Люк, боже мой, газеты, доктор Эстербрук, комитет Сената по психогигиене, боже мой, боже мой.
— Они просто люди, — сказал я.
— Почему мне за целый день никто не позвонил, не сообщил запиской, курьером или еще как-нибудь? Почему все сваляли дурака? Повести тридцать три пациента из отделения…
— Тридцать восемь.
— На бродвейский мюзикл…
— А куда нам нужно было их вести? В твоем письме говорилось…
— Не говори так! Не упоминай при мне никакого письма!
— Но я был просто…
— На «Волосы»! — у него перехватило дыхание. — Газеты, Эстербрук, Люк, Люк, что ты наделал?
— Все будет в порядке, Тим. Душевнобольных всегда ловят.
— Но об этом никто никогда не читает. Они сбежали — вот это новость!
— Людей впечатлит наша либеральная, прогрессивная политика. Как ты сказал в своем пись…
— Не говори так! Мы никогда больше не должны выпускать пациентов из больницы. Никогда.
— Расслабься, Тим, расслабься, я должен еще поговорить с полицией и репортерами, и…
— Не говори ни слова! Я еду. Скажи, что у тебя ларингит. Не разговаривай.
— Мне нужно идти, Тим. Поторопись.
— Не говори…
Я повесил трубку.
Я разговаривал с полицией, с репортерами и с младшими представителями больницы, а потом еще полтора часа лично с доктором Манном, и смог появиться на покерной вечеринке у меня дома не раньше полуночи.
Я счастлив сообщить, что Лил уверенно выигрывала, при этом главными проигрывающими были мисс Вэлиш и Фред Бойд, а Джейк с Арлин оставались при своих. Все сгорали от любопытства, что же так расстроило доктора Манна, но я всё преуменьшил, назвав случившееся незначительным происшествием и бурей в стакане воды, намекнул, что некая подрывная подпольная группа устроила серию подделок, и категорично заявил, что меня от всего этого уже тошнит и что я хочу играть в покер.
Я был ужасно взвинчен и едва мог спокойно усидеть на стуле, но они любезно приняли меня в игру. Я не обращал внимания на их последующие вопросы, что позволило мне наконец сосредоточиться на своем просто отвратительном невезении с картами. Я много проиграл Фреду Бойду в первой партии и еще больше — Арлин во второй. После семи партий без побед я был совершенно подавлен, а все остальные (кроме мисс Вэлиш, сонной и заскучавшей) были весьма веселы. Телефон звонил всего раз, и я сказал полиции, что не знаю, кто меня рассоединил, когда я днем пытался дозвониться доктору Манну, но это, очевидно, был не я, поскольку я в это время разговаривал по телефону. Я сказал им, что общался с Артуро Джонсом во время представления, потому что он проницательный театральный критик, и что я самостоятельно удерживал двух самых опасных пациентов, и что я бы был признателен за толику уважения, поскольку и так чувствую себя достаточно паршиво из-за проигрыша.