Она повернулась и пошла по коридору в свою спальню. Я сел рядом с ней за ее туалетный столик, где последовательные броски кубика определили: она должна рассказать Джейку всё; она должна разрешить мне вступить с ней в половой акт, но только в позициях Кама-сутры восемнадцать и двадцать шесть, которые, по ее словам, особенно подходят женщинам на пятом месяце беременности.
Затем я последовал за ней по коридору и смотрел поверх ее плеча, пока она стояла в чуть приоткрытых дверях кабинета Джейка и глядела на своего мужа, усердно трудившегося за столом.
— Джейк? — сказала она осторожно.
— В чем дело? — рявкнул он в ответ, не поднимая глаз.
— Люк пришел, — сказала она.
— О! Люк, детка, давай заходи, я уже почти закончил.
— Нам неловко тебя беспокоить, Джеки, — сказала Арлин, — но Жребий сказал, что Люк должен…
— У меня-таки получилась потрясная последняя глава. Люк, если уж я сам так говорю, — сказал Джейк, улыбаясь и яростно черкая ручкой какую-то не понравившуюся ему фразу.
— …совершить половой акт, — закончила Арлин.
— Это еще что? — сказал Джейк, снова подняв глаза.
— Что?
— Это наша годовщина, — добавил я.
Он почесал горло, скорчил гримасу и посмотрел слегка раздосадованно.
— Ах, это, — сказал он наконец. — Иисус, Моисей, Фрейд. Не знаю, куда катится этот мир. — Он долго смотрел на нас обоих, страшно кося глазами. Потом потянулся за чем-то, бросил по столу кубик и снова нахмурился. — Ладно, и поаккуратнее с моим халатом.
— Непременно, — сказала Арлин, с лучезарной улыбкой развернулась и проскакала мимо меня через весь коридор назад в свою комнату.
Доктор Райнхарт вернулся в свою квартиру приблизительно через тридцать восемь минут после ухода и снова почувствовал себя подавленным. Возбуждение, которое он чувствовал год назад после возвращения с подобного мероприятия, отсутствовало. Он упал в кресло в гостиной, чувствуя усталость, тревогу и апатию, каких не испытывал ни разу за всю свою дайс-жизнь. Когда он понял, что это не что иное, как обычная человеческая тревога, громко воскликнул «Ах-х-х» и поднялся с кресла, чтобы взять бумагу, карандаш и кубики.
Вернувшись из кабинета в гостиную, он был встречен своей женой, которую разбудило его громкое ворчание. Стоя в дверях спальни, она сонно спросила, всё ли в порядке.
— Всё запутанно и ненадежно, — раздраженно сказал доктор Райнхарт. — Если бы я только мог наверняка рассчитывать либо на тупость, либо на ум полиции…
— Иди в кровать, Люки, — сказала его жена, обвила тонкие руки вокруг его шеи и сонно прижалась к нему. Согретое в постели тело, которое держали руки доктора Райнхарта, было понятным и надежным, и, сказав «Ах-х-х-х», которое прозвучало совсем иначе, он опустил голову и обнял свою жену.
— Мне много миль еще идти до сна[128], — тихо сказал он, прервав поцелуй.
— Ложись в постель, — сказала миссис Райнхарт. — Полиция не станет трогать тебя, если ты в постели своей жены.
— Мне б Божий мир на больший срок[129]…
— У нас уйма времени — пойдем, — и она потянула мужа в спальню. — Мне даже приснился новый вариант, — сказала она.
Но доктор Райнхарт остановился в нескольких футах от двери. Опустив плечи и поникнув, он сказал:
— Мне много миль еще идти до сна.
Миссис Райнхарт, продолжая держать его большую ладонь в руках, мечтательно повернулась, улыбнулась и зевнула.
— Я буду ждать, радость моя, — сказала она и, без всякой задней мысли покачивая самыми соблазнительными частями своей фигуры, направилась к кровати и забралась в нее.
— Спокойной ночи, Лил, — сказал доктор Райнхарт.
— М-м-м-м, — сказала она. — Проверь, как там дети, перед тем как ляжешь.
Доктор Райнхарт, с бумагой, ручкой и двумя кубиками в левой руке, быстро прошел в детскую спальню и вошел на цыпочках посмотреть на Ларри и Эви. Они крепко спали, Ларри с открытым ртом, как пьяный ребенок, а Эви — так натянув на себя простыню, что он мог разглядеть только макушку.
— Хороших снов, — сказал он, беззвучно вышел из комнаты и вернулся в гостиную.
Он положил бумагу, карандаш и кубики на пол перед креслом, а потом, вдруг сорвавшись с места, сделал четыре больших шага к спальне и остановился. Вздохнув, он вернулся и опустился на колени рядом с орудиями своего ремесла на ковре. Чтобы расслабиться и подготовить себя к тому, что он должен был сделать, он выполнил ряд случайных упражнений с кубиками; четыре случайных физических упражнения, два минутных спурта в «грешника — святого» и один трехминутный период эмоциональной рулетки — Жребий выбрал жалость к себе, эмоцию, которую, как обнаружилось, он выражает с немалым энтузиазмом. Затем он положил два зеленых кубика на кресло перед собой и, стоя на коленях на ковре, нараспев произнес молитву: