— Астрология по крайней мере, — сказал доктор Манн, холодно глядя на меня, — хоть пытается предсказать что-то важное. А с дзэн-буддизмом человек безвольно и бездумно плывет в нирвану.
— Он не плывет в нирвану, — вежливо ответил я. — Нирвана — это сам процесс плавания.
— Удобная теория, — сказал д-р Манн.
— Как все хорошие теории.
— Котировки на золото и акции «Дженерал Моторс» пока что за этот месяц росли в среднем на два пункта в неделю, — кивая, сообщила нам доктор Феллони.
— Да. Заметьте, что и «Уэйстс Продактс инк.», «Долли'з Дадз» и «Надир Текнолоджи»[20] тоже на подъеме, — сказал Джейк.
Мы с доктором Манном продолжали смотреть друг на друга. Его голубые глаза стали ледяными, а щеки запылали еще больше. Я пытался выглядеть неунывающе-отстраненным.
— А вот мои акции, кажется, падают, — сказал я.
— Да нет, просто обрели свою истинную цену, — ответил он.
— Может быть, еще поднимутся.
— Плывущие не поднимаются.
— Еще как поднимаются, — сказал я. — Ты просто не понимаешь сути дзэна.
— Боже меня упаси, — сказал доктор Манн.
— У тебя есть твоя еда, оставь мне мой дзэн и сексуальные эксперименты.
— Еда не сказывается на моей продуктивности.
— Сказывается, но — благотворно!
Он еще сильнее покраснел и с грохотом отодвинулся от стола.
— Вот дерьмо, — сказал Джейк. — Прекратите оба. Тим, ты сидишь там, как жирный Будда, и нападаешь на буддизм Люка, а Люк…
— Ты прав, — доктор Манн выпрямился на стуле, насколько это позволяли ему тучность и тесный костюм. — Извини, Люк. Булочки были сегодня холодными, и мне надо было на ком-нибудь отыграться.
— Пустяки, — сказал я. — Ты меня тоже извини. Мартини разбавили, и мне тоже требовалась разрядка.
У столика вновь возникла официантка, и Джейк уже собрался было заказать десерт, как доктор Феллони громко произнесла, обращаясь ко всем сразу:
— Притом что котировки за последние три месяца снизились на два процента, мой личный портфель поднялся на четырнадцать.
— Не за горами тот день, когда вы сумеете основать собственный фонд. Рената, — отозвался доктор Манн.
— Разумная инвестиция, — ответила она, — подобна разумному экспериментированию. То и другое опирается на очевидность.
Остаток обеда разговор катился под откос. Как по маслу.
5
А после ланча я заплатил за парковку и под дождем покатил в клинику. Езжу я на «рамблер-америкен», тогда как мои коллеги — на «ягуарах», «мерседесах», «кадиллаках», «корветах», «порше», «тандербердах» и (совсем уж отпетые неудачники) на «мустангах». А я, повторяю, — на «рамблере». И на тот момент это было моим самым оригинальным вкладом в психоанализ города Нью-Йорка.
Я ехал на восток через Манхэттен, вверх по мосту Квинсборо и вниз на остров посреди Ист-Ривер, где и расположена государственная больница. Старинные здания выглядели уныло и жутко. Некоторые казались заброшенными. Три новых корпуса были сложены из веселенького желтого кирпича, радовали глаз поблескивающими решетками на окнах и, вкупе со своими жуткими предшественниками, производили впечатление, будто ты попал в Голливуд, где одновременно снимаются два фильма — «Мама рехнулась» и «Бунт в тюрьме».
Я направился прямо к приемному покою, помещавшемуся в одном из старых, невысоких, почерневших от времени зданий, которые, по сообщениям достоверных источников, не рушились только благодаря тусклозеленой краске, в тридцать семь слоев покрывавшей стены и потолок. Там мне по понедельникам и средам после обеда предоставлялся небольшой кабинет, где я проводил психотерапевтические сеансы с избранными для этой цели больными. Пациенты были избранными в двух смыслах: во-первых, я сам их выбирал, во-вторых, их и в самом деле лечили. Обычно я вел двух пациентов, уделяя каждому по часу два раза в неделю.
Но вышло так, что месяц назад один из них напал на санитара с восьмифутовой скамейкой и в процессе успокаивания заработал три сломанных ребра, тридцать два шва и грыжу. Поскольку пятерым санитарам, усмирявшим его, досталось еще больше, возможные обвинения в жестоком обращении с больными показались совершенно беспочвенными, а его, подлечив, перевели в больницу особо строгого режима.
Доктор Манн посоветовал мне взять вместо него семнадцатилетнего юношу, которого собирались госпитализировать по поводу начинающегося религиозного помешательства и бреда величия: за ним стали замечать, что он склонен вести себя так, будто он Иисус Христос. Осталось неясным, считает ли доктор Манн всех иисусов мазохистами — или надеется, что мальчик может быть полезен для моего духовного здоровья.