— Ты готовил напитки, и вы ушли с ним вместе, — сказала Джина, снова резко.
— Не по моей версии, мисс Потрелли. По моей версии я ушел первым, а он ушел позже.
— Ну уж нет, — сказала она. — Ты врешь.
— Давай просто скажем, что у нас разные версии. Это путает инспектора и доставляет ему неудобства.
— Райнхарт, есть еще четыре других свидетеля, которые утверждают, что видели, как вы уходили с Остерфладом, — сказал детектив.
— Целых четыре! Это говорит о предприимчивости, Джина. Стыдно будет не использовать этих свидетелей.
Доктор Райнхарт взял со стола кубик и бросил его рядом с собой на диван.
— Я ушел с Остерфладом, инспектор.
— Куда вы пошли?
— Куда мы пошли, Джина?
— Вы взяли так…
— Заткнись! Уведите ее.
Детектив вывел Джину из комнаты.
— Думаю, мы сели в такси. Я вышел на 125-й улице у метро Лексингтон-авеню. Мне нужно было облегчиться. Остерфлад поехал дальше. Он был довольно пьян, и я чувствовал себя слегка виноватым за то, что оставляю его с подозрительно веселым таксистом, но я ведь тоже был пьян. Нашел поблизости писсуар…
— Почему вы солгали нам в первый раз?
— Кто сказал, что я солгал вам в первый раз?
— Вы только что изменили свою версию.
— Детали.
— Свидетели Джины разоблачили вашу ложь.
— Да ладно, инспектор, вы прекрасно знаете, что ее четверо свидетелей еще ненадежнее, чем Жребий, а это кое-что.
— Заткнитесь!
— И, кроме того, Жребий велел мне изменить версию.
Инспектор пристально посмотрел на доктора Райнхарта.
— Лучше бы вам снова проконсультироваться с вашим жребием, — сказал он. — Ни один таксист в городе не помнит, чтобы к нему садились двое крупных белых мужчин в Гарлеме ни в тот вечер, ни в какой другой за последние пять лет. Вы, как врач, отличили бы симптомы отравления стрихнином от простого опьянения. Мы знаем, что Джина и четверо ее свидетелей лгут. Мы знаем, что и вы лжете. Но мы точно знаем, что Остерфлад был убит в квартире Джины и никогда не выходил оттуда живым.
Инспектор Патт и доктор Райнхарт смотрели друг на друга.
— Ух ты! — чуть погодя, сказал доктор Райнхарт. Он подался вперед, широко раскрыл глаза, внимательный, серьезный, и с неподдельным интересом спросил: — Кто же его убил?
90
Дорогой док!
Жребий велел написать вам. Даже не знаю, что сказать.
Да хранит вас Жребий,
Фрэд Видмюллер,
Поркснаут[158], Техас
91
Через неделю после нашей с ним беседы инспектор Патт объявил всем интересующимся, что новые улики (какие именно не раскрывается) безоговорочно указывают на то, что Остерфлад, вероятно, совершил самоубийство. В частном порядке он сообщил товарищам и осведомителям, что вряд ли добьется осуждения Джины или меня. Джина не стала бы столь предумышленно убивать Остерфлада в собственной квартире в присутствии другого белого мужчины, а стрихнин, по его мнению, не является популярным способом убийства у «оскорбленных гарлемских шлюх». Кроме того, четверо ее свидетелей, хоть и было очевидно, что лгали, тем не менее могли бы вызвать тень сомнения в умах радикально-либеральных присяжных.
Доктора Райнхарта было невозможно осудить, потому что ни одно жюри присяжных, радикально-либеральное или на сто десять процентов американское, не смогло бы понять мотивацию Райнхарта. Инспектор признал, что сам не уверен, что ее понял. «Он сделал это, потому что так ему велел Жребий», — объявит окружной прокурор, и зал грохнет от хохота, причем громче всех будут смеяться адвокаты. Мир изменялся слишком стремительно, чтобы обычный присяжный, независимо от того, до какой степени он был американцем, за ним поспевал. Более того, даже инспектор Патт начал сомневаться, что это сделал Райнхарт, ибо, пусть Райнхарт был, безусловно, способен на убийство, если бы Жребий велел ему убить, он, без сомнения, не стал бы делать это так безобразно, несуразно, беспорядочно, неэстетично и неумело.
Тем не менее инспектор Патт вызвал меня на еще одну, последнюю дуэль и завершил длинную лекцию на высокой ноте:
— Когда-нибудь, Райнхарт, правосудие вас изобличит. Когда-нибудь фурии вернутся, и вы пожнете посеянное. Когда-нибудь грехи, которые вы совершаете во имя своих игр со жребием, будут извлечены на свет божий. Когда-нибудь вы узнаете, что преступление не остается безнаказанным даже в Соединенных Штатах.
— Уверен, что вы правы, — сказал я, пожимая ему руку, когда уходил. — Но разве это к спеху?