Даже более чем славные.
— Пап, — сказал мне Ларри позже в тот день, когда мы лежали на песке, наблюдая, как прибой Атлантики накатывается на Вестхемптон-бич, — а почему океан делает волны?
Я перебрал в уме свои познания об океанах, приливах-отливах и т. д. и выбрал:
— Ветер.
— Но бывает, что ветер не дует, а океан все равно делает волны.
— Это дышит бог моря.
На этот раз задумался он.
— Чем он дышит? — спросил он.
— Водой. Вдох-выдох, вдох-выдох.
— А где?
— Посреди океана.
— А он большой?
— Ростом в одну милю и такой же толстый и мускулистый, как папа.
— А корабли не бьют его по голове?
— Бывает. Тогда он делает ураганы. Вот потому и говорят: «Море сердится».
— Пап, а почему ты с нами так редко играешь?
Будто мне в живот бросили тяжелый морской якорь. В голову пришла фраза «Я очень занят», и от стыда я залился краской. Потом — «Я бы хотел, но…», и покраснел еще сильнее.
— Не знаю, — сказал я, попыхтел вниз к прибою и бульдозером вошел в него. Заплыв за волнорез, я лежал на спине и видел только небо, которое поднималось и падало.
В августе и в сентябре и кости, и мое собственное желание позволили мне проводить больше времени с детьми. Однажды жребий велел отвезти их на целый день в парк аттракционов на Кони-айленде, и я вспоминаю тот день как один из двух-трех островков абсолютной радости, встретившихся в моей жизни.
Пару раз я без всякого повода приносил им игрушки, и их благодарности за этот необъяснимый, неожиданный дар бога было почти достаточно, чтобы заставить меня бросить психиатрию и игральные кубики и полностью посвятить себя отцовству. Когда я принес подарки в третий раз, оказалось, что подъемный кран Ларри не работает и дети три дня подряд упорно сражаются за обладание вторым краном. Я стал подумывать об отпуске где-нибудь на Аляске, в Сахаре или на Амазонке — где угодно, главное — в одиночестве.
Жребий сделал меня плохим поборником строгой дисциплины. Он велел, чтобы две первые недели сентября я ни разу не орал на детей, не бранил и не наказывал их, что бы они ни натворили. Никогда еще наш дом не был таким тихим и мирным столь продолжительное время. В последнюю неделю сентября (начались занятия в школе) жребий приказал мне быть абсолютным диктатором в отношении домашних заданий, манер за столом, шума, опрятности и уважения. За любой проступок полагалось пятнадцать тяжелых шлепков. На шестой день воплощения этих стандартов в жизнь Л ил, домработница и дети заперлись в комнате для игр и отказались впускать меня. Потом Лил жестко критиковала меня за внезапный недельный приступ тирании, я же объяснил его тем, что был потрясен речью Агню[52] о пороках вседозволенности.
Подобные случаи, мягко говоря, вносили напряжение в мои отношения с Лил. Нельзя прожить семь лет с человеком — интеллигентным, тонко чувствующим человеком, — который (периодически) проявляет к тебе сильнейшую любовь, чтобы между вами не установилась определенная эмоциональная связь. Не укрепив эти узы, вы не станете отцом ее двух красивых детей.
Мы с Лил встретились и сошлись, когда нам было по двадцать пять. У нас возникла глубокая, иррациональная, безусловно невротическая, потребность друг в друге: любовь — это одна из многих приемлемых обществом форм сумасшествия. Мы поженились — решение, найденное обществом против одиночества, похоти и стирки. Вскоре мы обнаружили, что в браке нет абсолютно ничего плохого по сравнению с холостой жизнью. Или, по крайней мере, нам так какое-то время казалось.
Я учился на медицинском факультете и ничего не зарабатывал, а Л ил, избалованная дочь Питера Доупманна, успешного риэлтора, пошла работать, чтобы обеспечить средства к существованию. Лил, единственная опора Люциуса Райнхарта, будущего доктора медицины, забеременела. Люциус, практичный, устойчивый (кроме удержания спермы в ее месте обитания), настаивал на аборте. Лил, чуткая, любящая, женственная, настаивала на ребенке. Практичный муж дулся. Женщина кормила плод, плод покинул женщину; и вот— красивый сын Лоуренс: счастье, гордость, бедность. Через два месяца избалованный ребенок по имени Лил снова выходит на работу ради преданного науке, практичного, неимущего Люка, доктора медицины (но проходящего собственный анализ и интернатуру и не имеющего своей практики). Вскоре у Лил развивается здоровый протест против работы, бедности и преданного науке, практичного доктора медицины. Наша привязанность друг к другу растет, но глубокая, приносящая наслаждение вчерашняя страсть идет на убыль.
52
Спиро Теодор Агню, государственный и политический деятель, вице-президент США в 1969–1973 гг.