— Я ищу мышей.
— Ничего себе, можно мне посмотреть?
— Нет, они опасные.
— Мыши?
— Эти мыши едят людей.
— Ох, папа… [Пренебрежительно].
— Я шучу [привычное выражение; я покачал головой].
— Возвращайся в кро… [Еще одно!]
— Посмотри под маминой кроватью, думаю, они могли уйти туда.
Всего через несколько секунд Ларри вернулся из нашей спальни в сопровождении облаченной в халат Лил. Я стоял на коленях у плиты, собираясь нагреть кастрюлю воды.
— Не втягивай детей в свои игры.
Поскольку я никогда не выходил из себя, общаясь с Лил, я отступил от этой привычки.
— Закрой рот! Ты их всех распугаешь.
— Не смей затыкать мне рот!
— Еще одно слово, и я засуну динозавра тебе в глотку. — Я поднялся и зашагал к ней, сжав кулаки.
Вид у них обоих был напуганный. Я был впечатлен.
— Возвращайся в кровать, Ларри, — сказала Лил, заслоняя его и пятясь назад.
— Становись на колени и моли о пощаде, Лоуренс, НУ!
Ларри, в слезах, умчался в свою спальню.
— Тебе должно быть стыдно!
— Не смей меня бить.
— Господи, ты сошел с ума, — сказала Лил.
Я ударил ее, довольно сдержанно, в левое плечо. Она ударила меня, довольно несдержанно, в левый глаз.
Я сел на пол.
— На завтрак у нас что? — спросил я, хотя бы перетасовав синтаксис.
— Ты закончил?
— Я отказываюсь от всего.
— Возвращайся в кровать.
— За исключением своей чести.
— Ты можешь держать свою честь у себя в трусах, но вернуться в кровать и вести себя по-нормальному.
Я потрусил назад в кровать впереди Лил и сорок минут лежал доска доской, после чего Лил велела мне убираться из кровати. Я подчинился, немедленно и неукоснительно, и встал, как робот, рядом с кроватью.
— Расслабься, — раздраженно приказала она из-за туалетного столика.
Я рухнул на пол, приземлившись с минимальным ущербом на бок и на спину. Лил подошла, посмотрела на меня мгновение, а потом пнула в бедро.
— Веди себя нормально, — сказала она.
Я поднялся, сделал шесть приседаний с вытянутыми руками и пошел на кухню. На завтрак у меня был хот-дог, два куска сырой морковки, кофе с лимоном и кленовым сиропом, а также дважды прожаренный до почернения тост с арахисовым маслом и редиской. Лил была в ярости — главным образом потому, что и Ларри, и Эви отчаянно хотели на завтрак то, что ел я, и всё закончилось безысходными рыданиями. Лил в том числе.
Из дому в офис я бежал трусцой по Пятой авеню, привлекая немалое внимание, поскольку я 1) бежал трусцой; 2) задыхался, как рыба, выброшенная на сушу, и 3) был одет в смокинг поверх красной футболки с большими белыми буквами, славившими «Биг Ред»[72].
В офисе мисс Рейнголд поздоровалась со мной официально, нейтрально и, должен признать, не без секретарского апломба. Ее холодная, безобразная деловитость подстрекнула меня начать новую страницу в наших отношениях.
— Мэри Джейн, детка, — сказал я. — У меня для вас сюрприз. Я решил вас уволить.
Ее рот аккуратно раскрылся, обнаружив два идеально параллельных ряда кривых зубов.
— С завтрашнего утра.
— Но… но доктор Райнхарт, я не пони…
— Все просто, звезда вы наша. Последние несколько недель я озабочен сильнее, чем обычно, и хочу секретаршу, которая хорошо трахается.
— Доктор Райнхарт…
— Вы знаете свое дело, но у вас плоская задница. Я нанял девушку с размерами 90-60-90, которая знает всё о фелляции, post hoc propter id[73], soixante-neuf[74], жестикуляции и надлежащем делопроизводстве.
Она медленно пятилась к кабинету доктора Экштейна, выкатив глаза, зубы ее мерцали, как две параллельные армии в боевом беспорядке.
— Она приступает завтра утром, — продолжал я. — У нее свой собственный контрацептив, как я понимаю. Вы получите полную компенсацию до конца века. До свидания и удачи.
Примерно в середине своей тирады я начал бежать на месте, а по ее завершении проворно бросился в свой кабинет. Мисс Рейнголд не столь проворно бросилась в кабинет Джейка.
Я уселся на столе, приняв традиционную позу лотоса, и стал размышлять, что мисс Рейнголд будет делать с моей внезапной жестокостью. Проведя быстрое расследование, я пришел к заключению, что она получила нечто, способное наполнить ее скучную жизнь. Я представил себе, как годы спустя она будет рассказывать двум дюжинам племянниц и племянников, собравшихся у ее пухлых колен, о злом докторе, который в одних пациентов втыкал булавки, других насиловал, а под влиянием ЛСД и импортного скотча увольнял хороших, трудолюбивых людей и заменял их буйными нимфоманками.