Я лишь смутно помню, что делал и говорил в те дни; образы вспоминаются отчетливее диалогов: вот я сижу как учитель дзен Обоко, в основном молча и улыбаясь, а молодой аспирант пытается расспросить меня о психоанализе и смысле жизни; вот я, как семилетний ребенок, еду на велосипеде по Центральному парку, смотрю на уток в пруду, сижу поджав ноги и наблюдаю, как старый негр удит рыбу, покупаю жвачку и выдуваю большой пузырь, мчусь наперегонки с другим велосипедистом, падаю, раздираю колено и плачу — к немалому замешательству прохожего: 240-фунтовые плаксы — все-таки раритет.
Несмотря на все старания ограничить контакты ширящегося круга своих личностей незнакомцами, а перед друзьями и коллегами выглядеть более-менее нормальным, я всегда давал Жребию хотя бы мизерный шанс уничтожить меня, и Жребий, будучи Богом, не смог устоять.
39
Однажды доктор Райнхарт увидел себя во сне шмелем — счастливым шмелем, который гудел и летал туда-сюда в свое удовольствие и даже не догадывался, что он — доктор Райнхарт. Внезапно он проснулся и увидел, что он — прежний Люк Райнхарт, лежащий в кровати рядом с красивой женщиной Лил. Но он не мог понять, то ли он доктор Райнхарт, которому приснилось, что он играл роль шмеля, то ли шмель, которому снится, что он доктор Райнхарт. Он не понимал, и голова его гудела. Через несколько минут он пожал плечами: «Наверное, на самом деле я Хьюберт Хамфри[111], которому снится, что он шмель, которому снится, что он доктор Райнхарт».
Он подумал еще несколько секунд, а потом повернулся на бок и прижался к своей жене.
— В любом случае, — сказал он себе, — я рад, что, когда мне снилось, что я доктор Райнхарт, я оказался в кровати с женщиной, а не со шмелем[112].
40
Доктор Абрахам Крум, немецко-американский исследователь, за каких-то пять лет потряс психиатрический мир тремя сериями экспериментов, с помощью каждой из них доказав нечто уникальное. Он начал с того, что стал первым в истории человеком, способным экспериментальным путем вызвать психоз у цыплят — созданий, чей интеллект ранее считался слишком низким, чтобы добиться психоза. Во-вторых, ему удалось получить в чистом виде реагент (морати-цемат), который вызывал этот психоз или был с ним связан, и таким образом он стал первым человеком, окончательно доказавшим, что химическое изменение можно выделить как критически важную переменную в психозе цыплят. В-третьих, он открыл антидот (амо-ратицемат), который всего за три дня полностью излечивал девяносто три процента цыплят от психоза, и тем самым стал первым человеком в мировой истории, которому удалось вылечить психоз исключительно химическими средствами.
Всерьез поговаривали о Нобелевской премии. Огромное число людей в психиатрическом мире следили за его нынешней работой по шизофрении у голубей как за биржевыми сводками. В нескольких психиатрических больницах Германии и Соединенных Штатов аморатицемат экспериментально вводили пациентам с психозом, и результаты были весьма интересны. (Побочные эффекты, в том числе тромбы и колит, еще не были ни окончательно подтверждены, ни устранены.)
Доктор Крум должен был быть почетным гостем на вечеринке, которую доктор Манн устраивал для своих друзей, а также некоторых светил психиатрического мира Нью-Йорка. Эта вечеринка должна была стать значительным событием; были приглашены президент Нью-йоркской ассоциации психоаналитиков (доктор Джозеф Вайнбургер), директор Департамента психогигиены штата Нью-Йорк и две-три другие чрезвычайно большие шишки — кто именно, я так и не запомнил. Кубики, эти бесы испорченности, приказали, чтобы весь этот вечер я менял свою личность каждые десять минут или около того, играя одну из шести ролей: кроткого Иисуса, честного человека, живущего по воле Жребия, разнузданного сексуального маньяка, немого дебила, пустозвона и левого агитатора.
Эти варианты я придумал под воздействием марихуаны, которую курил полчаса, как следствие варианта, придуманного под воздействием алкоголя, который пил, потому что Жребий… и так до бесконечности. Моя дайс-жизнъ выходила из-под контроля, и вечеринка в честь доктора Крума стала кульминацией этого процесса.
Квартира доктора Манна умудряется напоминать зал для траурных церемоний и музей одновременно. В тот вечер его слуга, мистер Торнтон, сущий труп, открыл дверь с сердечностью, на которую способен механический скелет. Он снял с Лил пальто, проигнорировав глубокий вырез её платья, и сказал «Добрый вечер, доктор Райнхарт» так, будто доктор Манн только что умер, после чего провел нас по завешенному портретами знаменитых психиатров коридору в гостиную.