Но запечатленное в детстве «добро» остается и каждый раз проявляет себя. Если это «добро» и есть «добро», если запечатление было правильным, то оно подкрепляется и никуда не уходит, если же оно было случайным, оно либо приводит к катастрофам, либо постепенно стирается. Уж как складывается жизнь.
«Добро» и «зло» параллельно живут в живом организме, образуя ту сложнейшую психику поведения, которую мы подчас наблюдаем.
Мирно прогуливаются животные, казалось бы несовместимые друг с другом: жертва и хищник. Они оба запечатлены на «добро», и, пока в них не сработает «механизм голода» и, вместе с тем, не придет понимание, кто перед ними, то есть понимание реальности обстановки, до тех пор они будут мирно гулять рядом, нимало не заботясь, что один через минуту может быть съеден другим. Они гуляют, и это, возможно, благодаря импринтингу, благодаря запечатлению всего живого на «добро и прекрасное».
Этот удивительный момент запечатления на «добро», а также осознание себя как частицы всего окружающего проносит животное в том или ином виде через всю жизнь. И если оно случаем запечатлено не на себя и себе подобных или окружающий его мир не соответствует ареалу, свойственному его виду, обстановке, в которой жили его предки и живут его собратья, если животное попало, прямо скажем, не туда, то оно вынуждено жить в так называемом «дискомфорте», то есть в несогласии с самим собой.
Частично возврат к себе (по Майнарди) может происходить путем самозапечатления. Тогда ты сам, от импульсов, изнутри в тебе исходящих, будешь доходить до свойственных тебе, согласно твоему происхождению, эмоций, знаний, действий. Но если повезет, и ты встретишься с себе подобными или попадешь в обстановку, соответствующую твоему образу жизни, то тут тебя начнет ломать и корежить, как ломало и корежило нашего Котю.
В мире описано много случаев, когда человеческие дети попадали в обстановку несвойственной им жизни. Их воспитывали волчицы, жвачные табунные животные. И они, эти дети, став взрослыми, бегали с табунами, ели траву (паслись), обнюхивали своих новых собратьев.
Много раз пытались спасти таких людей. Вернуть их к нормальному человеческому образу жизни, но почти всегда это приводило к гибели. Вот почему Жан-Клод Арман, обнаружив мальчика, выросшего среди газелей, не стал травмировать его переселением к людям, а сам поселился рядом со стадом.
Мальчик ползал на четвереньках, щипал траву, но, когда газели бегали, вставал на ноги и бежал за ними, как человек. Однажды мальчик даже подошел к костру и прикоснулся к горячим головешкам, потом приблизился к Арману и потрогал его языком, издавая при этом гортанные звуки, напоминавшие голос газелей. (Жан-Клод Арман, «Дикий мальчик большой пустыни».)
Поверьте, судьба Коти была не менее сложной, чем у этого мальчика. И тут главное не то, что Котя чувствовал себя «человеком» (это просто помогло лучше понять действие импринтинга), главное тут в том, что Котя не чувствовал себя котом будучи им. А это значит, в какой-то степени кот жил в «невесомости».
Запечатленный на человека и не будучи им, он приобрел от человека лишь то, что могло осесть в нем, то есть имело место приложения, в то время как остальному «человеческому» негде было запечатляться. И наоборот, многое истинно кошачье — в решетке запечатления осталось пустым. И вот постепенно, в течение всей жизни этот каркас заполнялся. И может быть именно потому, что каркас этот у животных примитивнее, чем у человека, — животные легче переносят обратный возврат к себе. И поэтому чаще случаи, когда животных, воспитанных в непривычных для них условиях, все же удается вернуть к своему образу жизни, в то время как человек при таких попытках — гибнет.
Я учила скворца говорить
Котя был еще маленький, когда я принесла в дом кенара. У меня никогда не было птичек, и я воспринимала птиц такими, какими видела их на улице: свободными и независимыми. И вот у нас в доме — кенар.
Я кормлю кенара, чищу клетку и ощущаю, что все, что я делаю, находит ответную реакцию у него не только потому, что ему надо есть и пить, но и потому, что он понимает, что это все делаю именно я, что от меня изливается на него добро, и за это он каждый раз смотрит на меня благодарно.
Речь идет о маленькой птичке, о крошке, где тут разглядеть благодарность? Некоторые рассказывают, что птицы садятся на головы своим хозяевам, целуют их, даже чистят им ресницы. Всего этого моя птичка делать не могла, но вот смотрит кенар на меня из клетки, и я чувствую явное общение с ним. И что удивительно: чем крохотнее существо, чем меньше у него способов общения (помните, я говорила о разных способах общения у животных), тем более ранят человеческую душу те скудные проявления понимания, которые исходят от него. Словно, чем скупее «слово», чем сдержаннее, тем большую силу в себе несет, тем доходчивее оно и пронзительнее.
Меня действительно «пронзила» та птичка. Может быть, оттого, что была первой, открывшей мне птичий мир. И мне ужасно захотелось иметь собственную птичку, которую бы я кормила, с которой бы разговаривала, которую бы воспитывала.
Я так говорю, потому что кенар, о котором я сейчас рассказала, был не мой, а был у меня «проездом». Он жил у нас только два дня, но за эти два дня я хорошо поняла, что птичек мне никогда не иметь.
Клетку поставили в кухне на стенной подвесной шкафчик. Для маленького Коти такая высота была неодолимой преградой. Мы ушли из кухни, а потом случайно вернулись. И что же? Котя забрался на кухонный стол, встал на задние лапы и, открыв дверцу шкафчика, уже собирался прыгнуть на нижнюю полку. Котя до этого никогда не открывал дверцу этого шкафчика, и я думала, он и понятия не имеет о полках, которые там находятся. Но Котя все сообразил: и про кухонный стол, и про полки, по которым можно взобраться наверх.
Накричав на Котю и выставив его из кухни, я сняла клетку и взяла кенара в руки. Я услышала, как часто и испуганно бьется его сердце, и увидела, что глаза у кенара со страхом смотрят на меня. Тут я поняла, что птичку и Котю вместе иметь никак нельзя. Даже если Котя и не поймает птичку, то напугать он ее может до смерти. (Известны же случаи, когда животные, испугавшись, умирали от разрыва сердца.)
Однако, ощутив однажды птичий интеллект, мне невероятно захотелось познать птичью природу.
Ведь птицы разговаривают. И это не в том смысле, мол, птицы «разговаривают» между собой на своем языке. Нет, некоторые птицы умеют разговаривать на человеческом языке, умеют произносить человеческие слова, фразы и даже читают стихи!
Существуют разные мнения: одни полагают, что птицы произносят человеческие слова, не понимая их смысла; другие утверждают, что птица начинает разговаривать лишь тогда, когда хочет пообщаться с человеком.
Если бы я могла иметь птичку, если бы я ощущала ее, как Котю, то есть понимала бы все ее движения, желания, настроения, да если бы еще эта птичка говорила, то, мне чудилось, я бы могла многое понять про птиц. Но птичку мне иметь было нельзя. Так мне тогда казалось, так оно, наверное, и было, хотя есть же люди, у которых живут все вместе: собаки, кошки, птицы и даже змеи.
И вот как-то мне позвонили и сообщили, что в зоомагазине продается скворец майна. Скворец стоил рубль сорок. Вот этот рубль сорок и решил тогда все дело.
После канареек, которые на птичьем рынке продавались по двадцать пять рублей, после кактусов, которые продавались по восемь, мне показалось самым главным, что стоит скворец — рубль сорок.
За рубль сорок — говорящая птица, своя! И куда-то ушла вдруг вся реальность (существование Коти), угасло сознание и будто отняли у меня разум.
— Покупайте, — сказала я.
Миг прошел, разум вернулся, но скворца уже купили. Скворец майна удивительно красивая птица. Черная, с огромными желтыми продолговатыми глазами. Египетский профиль, да и не только профиль. Вся посадка головы, весь облик. Красавец египтянин с древних фресок. И такой же гордый, с внутренним достоинством.