За окном мелькают большие дома. Скоро Москва. А моя артемия? Я забыла про нее. Поворачиваюсь. Художник пристально смотрит в банку.
— Если понадобится засвидетельствовать ваше открытие, я готов.
Москва. Все выходят. Я жду. В толпе меня могут толкнуть. Художник встает:
— Желаю успеха. Надеюсь, успеете ее…
— Зафиксировать, — подсказываю я.
23-й автобус ждет пассажиров на остановке у Киевского вокзала. Через час картина изменится. И пассажиры начнут ждать 23-й автобус. Но сейчас он почти пуст. Я сажусь впереди, где висит табличка: «Для детей и инвалидов». Сегодня я, кажется, имею право сидеть на этих местах. Заглядываю в банку: не увеличилось ли число моих детей? Нет. Через полчаса я буду уже на кафедре. Если она родит теперь, будет совсем обидно.
Кафедра. Малый практикум. Мой стол. Я открываю ящик, достаю бутылочку с ярко-желтой жидкостью. Это фиксатор буэн. Он неприятно пахнет. Открываю притертую пробку и выливаю часть буэна в маленькую стеклянную баночку с крышкой — бюкс. Вылавливаю из банки беременную артемию и выпускаю ее в бюкс. Артемия делает несколько кругов… и вдруг начинает выбрасывать из зародышевой сумки науплиусов. Два, три, четыре… Хоть бы одного успеть зафиксировать в зародышевой сумке! Хоть бы одного! Она выбросит всех! Довезти, успеть довезти, и в последнюю секунду…
Артемия очень вяло делает еще два круга и замирает.
Вглядываюсь в зародышевую сумку. Там просвечивают три глазка. Они принадлежат трем науплиусам.
Все. Теперь уже все. Сажусь. Сижу… На Севином столе бумага без пятен… Удивительно… Что я там наболтала в поезде художнику: «попутное открытие». Не умею себя вести, мама права…
Пипеткой переношу артемию из фиксатора в кармин. Сколько должна лежать артемия в кармине, чтобы хорошо окраситься?
В лаборантской справляюсь о Николае Ивановиче. Он будет во второй половине дня. А Сева еще не уехал и где-то здесь в здании. Я прошу ему передать, чтобы он разыскал меня в читальне или на кафедре.
— Он мне очень нужен. По важному делу.
— Вы сегодня такая счастливая! У вас что-нибудь произошло? — спрашивает меня лаборантка.
— Счастливая? Это видно? Я потом скажу!
Я иду на кафедру гидробиологии. Здесь для меня оставлена сушеная икра пресноводного рачка бранхипуса. Я беру икру и спускаюсь на первый этаж. На первом этаже библиотека и телефон-автомат. Сейчас Любу ошеломлю своим открытием.
— Люба, это Ира говорит.
В ответ слышу счастливый Любин голос:
— Ирка! Я так и знала, что ты меня первая поздравишь!
К счастью, не успеваю спросить: «С чем?» Я со своими рачками совсем забыла: у Любы сегодня день рождения!
— Значит, я первая? А муж? Разве он тебя не поздравил? — выпутываюсь я.
— Макс ужасный. Ты знаешь, что он мне сказал, когда проснулся? «Мне приснился великолепный сон, что я еще не женат!» Ты хохочешь, он тоже хохочет, а мне каково? Я бы, конечно, этого ему никогда не простила, но он подарил мне такой халат! Гипюровый, черный с красным. Я Макса спросила, в чем мне сегодня принимать гостей, так он ответил: «Конечно, в халате». Ты во сколько приедешь? Приходи к семи.
Я хочу рассказать Любе о своем открытии. Возле автомата уже собралась очередь, поэтому я говорю очень тихо:
— Люба, я, может быть, раньше приду. Я сейчас в университете, потому что артемии…
— Кто?.. Не слышу… Какой Артем?
— Не Артем, а артемии, мои рачки, ты же знаешь…
— Отстань! Нет у нее никакого Артема. Это я не тебе, это Макс рвет трубку и кричит: «К черту Артема!» Понимаешь, мы хотим тебя сегодня познакомить с новым приятелем Макса. Он конструктор. Его зовут Алеша, и он такой же одержимый, как и ты. Только ты одержима рачками, а он изобретениями. Я уверена, Алеша тебе очень понравится. Так что ты мне хотела сказать про артемии? Макс, отстань! Артемии — это ее рачки… Ладно, Ирка, он все равно не даст говорить, придешь — расскажешь!
Каталог. Маленький круглый столик заставлен продолговатыми ящиками с формулярами. Я перебираю один за другим формуляры и заполняю листки заказов. Я пишу, выводя каждую букву. Буквы ровные, четкие. Почерк не мой. Должно быть, такой почерк бывает у людей, которым не приходится мучиться из-за невыполненных дел. Буквы уверенные, счастливые. А может быть, у меня теперь всегда будет такой почерк? Надо начать читать систематически. Научиться читать научную литературу, как беллетристику. У Севы, говорят, «Экспериментальная эмбриология» — настольная книга. Надо приезжать с дачи раз в неделю. И читать. Если мама будет сердиться, что я лето провожу в читальне, можно ей сказать, что я хожу с Таней и Витей по театрам или с Любой на концерты. А зимой надо научиться кататься на коньках, по-настоящему кататься. По радио говорят, кто занимается спортом, все успевает, а у меня никогда не хватает времени. Всю эту зиму я просидела только за учебниками. Так нельзя. Больше так не будет. Я буду заниматься спортом, буду слушать музыку, буду читать научную литературу и художественную, изучу несколько иностранных языков. А к фестивалю сошью себе какое-нибудь модное платье. Люба ведь шьет себе сама, почему же я не могу? А Севе я сегодня скажу очень спокойно: «Тут под бинокуляром лежит артемия. Посоветуй, сколько ее держать в кармине?» Заполнено десять требований. На первый раз хватит. Иду к девушке, принимающей заказ.
— Пожалуйста, выпишите мне эти книги на сегодня, а эти на субботу.
Девушка проверяет мои листки.
— Все в читальный зал? Вот эти четыре книги можно выписать на абонемент. Заказ будет готов через полчаса.
— Большое спасибо! А то мне с дачи приезжать. Большое спасибо!
Читальный зал для студентов. Открываю книгу. Выписываю цифры из опытов Гаевской. Беру другую книгу. Здесь дан обзор всех низших раков. Вот описание жаброногих рачков. Читаю:
Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими. Осенью они откладывают икру, которая и перезимовывает.
Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими… Летом…
Я больше не читаю. Я смотрю на девушку, которая сидит впереди меня. Полосы из желтых горошинок на ее платье похожи на икру артемии, плывущую по лиману…
Одесса… Длинный и пустой берег лимана… Я одна… В правой руке планктонная сетка, в левой — банка на веревке. Я стою по колено в воде и вожу по ней сеткой взад и вперед. Потом поднимаю сетку на воздух. Вода стекает, и внутри сетка становится желтой от икры… В воздухе висит запах лимана. И тихо, тихо…
Здесь тоже тихо. Все пишут, читают. И я читаю. Я тоже читаю:
Летом жаброногие рачки артемии становятся живородящими…
Я вхожу в буфет. На витрине выставлены сосиски, пирожки, творожная масса.
— Скажите, пожалуйста, у вас нет манной каши?
Буфетчица не отвечает. Она поворачивается и уходит.
Я слышу из задней комнаты ее голос:
— Маша, у тебя не осталось порции манной каши? Пришла та девочка, которая очень любит манную кашу.
Чайной ложкой из глубокой тарелки я ем манную кашу с черным хлебом. Это действительно очень вкусно. Оказывается, я просто девочка, которая очень любит манную кашу… И еще любит открывать то, что давно открыто…
Снова кафедра. Надо все сложить и возвращаться на дачу. И лечь спать. Я устала. Еще эти книги тащить толстенные. Может быть, отнести их обратно? Зачем они мне? Все равно так ничего не выйдет. Ничего. Я слишком самоуверенна. И ничего не знаю. Как я быстро вознеслась! Даже теорию придумала — опреснение. Художник… Он меня так внимательно слушал. Сочувствовал. Ой, как стыдно! Стыдно! Понимаешь, стыдно!
Открывается дверь. Сева…
— Ты с кем разговариваешь?
— Ни с кем. Сама с собой.
— Ну как твои дела?
— Никак. Я отдыхаю. Видишь, как загорела.
— Вижу. Зачем ты приехала?
— Книги доставала.
— А что ты в кармине красишь?
— Да так…
— Секрет?
— Могу показать, если хочешь.
Я беру артемию, кладу на часовое стекло и ставлю под лупу.
От красителя артемия стала розовой. И науплиусы в зародышевой, сумке стали розовые. Розовые усики, розовое брюшко, розовые веточки ножек и ярко-красные глазки.
— Можешь смотреть.
Сева склоняется над лупой. Вертит винт, двигает часовое стекло. У Севы удивительные руки. Пальцы длинные и тонкие. Он хорошо играет на рояле и делает тончайшие операции на микроскопических объектах. С такими руками можно увлекаться экспериментальной эмбриологией.
— Она что, может быть и живородящей?
— Да. Летом… Как ты думаешь, ее еще держать в кармине?
— Нет, тут уже все прекрасно видно.
Я переношу артемию в пробирку со спиртом. Пробирку помещаю в специальный ящик. Банку с живой артемией и науплиусами ставлю опять в сетку. Книги заворачиваю в газету.
— Счастливо съездить. — Я протягиваю Севе руку.
— Постой! Мне передали, я зачем-то тебе был нужен. По Делу.
Я поворачиваюсь. Прислоняюсь к двери. Надо или книги, или ящик положить в сетку. Все в руках нести неудобно.
— По делу? Нет. Просто мне хотелось тебя видеть. Что ты смотришь? Не веришь?
Я снова еду в автобусе, потом в электричке. Иду вдоль железной дороги, лесом, мимо пионерлагеря. Сейчас я буду дома.
К Любе я не пошла, позвонила, что не могу. Она не обиделась. С ней легко. Всегда легко. Если не хочешь, ей не обязательно объяснять, что с тобой. Она и так все понимает. А с их Алешей я знакомиться не хочу. Вообще не хочу ни с кем знакомиться…
Бабушка стоит у калитки.
— Ну, что там у тебя приключилось?
— Так, бабушка, ничего.
— Как — ничего? Ведь как угорелая умчалась!
Открываю дверь. Наконец я опять в своей комнате. Большой стол со скрещивающимися ножками, сбитый из нескольких деревянных досок, придвинут вплотную к открытому окну. На середине стола в ряд один за другим стоят восемь больших круглых кристаллизаторов. В кристаллизаторах налита морская вода разной солености. В воде плавают артемии. Над столом на двух деревянных подпорках подвешена длинная палка. Вдоль палки протянут резиновый тонкий шланг. От шланга к каждому кристаллизатору отходят с помощью специальных тройников стеклянные трубки с тонкими оттянутыми концами. На стене на гвозде висят две спущенные волейбольные камеры. Тройниками они соединены между собой и с резиновым шлангом, идущим над столом, и с резиновой грушей пульверизатора. Груша лежит на полу.
Я ставлю сетку и книги на диван и подхожу к груше. Наступаю на грушу ногой. Артемии должны дышать. Они не могут перестать дышать оттого, что у меня плохое настроение. Я прижимаю к полу грушу, отпускаю и снова прижимаю. Воздух накачивается в волейбольные камеры. Камеры начинают медленно расправлять складки. Воздух идет по резиновому шлангу, потом в стеклянные трубки и выходит в воду. В кристаллизаторах появляются первые пузырьки. Пузырьки растут. Их становится все больше и больше. Вода кипит вокруг стеклянных трубок. Сюда бросаются артемии. Они уже не управляют своими движениями. Бурлящая вода их подхватывает, вертит, бросает вверх, вниз и отбрасывает к стенкам кристаллизатора. Несколько минут артемии приходят в себя, а потом вновь бросаются в водоворот. Их опять отбрасывает, и они снова бросаются. «Как угорелые», — сказала бы бабушка.
— Ты что, не слышишь? Я тебе кричу, кричу. Иди поешь.
— Я, бабушка, не хочу, я ела.
— Что ж ты там ела?
— Манную кашу.
— Разве это еда — манная каша? Для взрослого человека?
— Бабушка, ты не знаешь, где мой купальный костюм?
— На террасе. Что это ты такую толстую книжку на речку тащишь? Не натаскалась еще за сегодняшний день?
…Вечер. Я стою у открытого окна в своей комнате. На террасе мама, папа и бабушка пьют чай.
— Вечно у нее какие-то тайны.
Это голос мамы. Она жалуется на меня папе.
— Помчалась в город в жару. Бабушка говорит, какая-то подруга рожает. Ума не приложу, кто бы это мог быть?
— А я уверен, что поехала провожать Севу.
Это отвечает папа. Удивительно, до чего они меня не знают.
Я отхожу от окна. Беру пустой кристаллизатор. Насыпаю в него икру из темного пузырька, который я взяла сегодня на кафедре гидробиологии, и заливаю ее тонким слоем воды.
Здесь дней через восемь вылупятся маленькие науплиусы пресноводного рачка бранхипуса.