Мне кажется, и с Утей иногда происходило нечто подобное: она принимала наши условные знаки, хотя внешне это выглядело дрессировкой. Вот пример. Когда Утя, гуляя, слышала, как точат ножи, она тут же прыгала в форточку и начинала крутиться вокруг ног режущего мясо. С этого началось. Вечером, когда мы ждали Утю, а она не приходила, папа брал два ножа и точил их друг о друга. Утя тут же являлась. Однако вспрыгивала на форточку не с тем выражением, с каким делала это днем, ожидая мясо, а всегда несколько тревожно-испуганная (мол, виновата) и тут же спокойно шла на свое место, ничуть не удивляясь, что никакого мяса нет, а ножи точат лишь для того, чтобы дать ей понять — вышли, мол, все сроки, и люди хотят спать.
Вот тебе и рефлекс, вот тебе и понимание ситуации.
Не все, что делается у животных (особенно таких, как кошки), делается чисто рефлекторно, не осмысленно. Как и не все, что у человека делается, казалось бы, осмысленно, не есть на самом деле рефлекс или привычка, выработанная жизнью.
Кошки плохо дрессируются, возможно, потому, что многие их действия, привычки, ритуалы у них более осмысленны, нежели у других животных. Конечно же, рефлексы у них существуют, облегчают им жизнь, создают фон. Но сознание, проблеск разума, инсайт — не дремлет! Он тут как тут, стоит только включиться механизму понимания (так его назовем), механизму, который включается и кричит «SOS». Кричит в экстренных случаях или просто когда «надо понять» и правильно отреагировать на событие. Понять и отреагировать в тех градациях, в каких это необходимо для жизни в конкретных условиях.
Для этого механизм понимания имеет «реле» важности: чем важнее правильно отреагировать, тем больше включается «понимания», тем значительнее этот, уже признанный учеными, проблеск «разума», инсайт!
Да и человек не всегда «понимает» одинаково: в экстренных случаях, когда очень нужно, голова, как говорится, работает лучше. Задача разрешается быстрее.
Конец пребывания в доме отдыха
Итак, наше пребывание в доме отдыха закончилось. Мы собирались в Москву. Машину ждали попутную, какие часто тут проезжают, заворачивая иногда прямо на территорию дома отдыха, поскольку привозят отдыхающих из Москвы.
Плохо одно: такая машина всегда неожиданность. Ждешь долго, а собираться надо вмиг. Если бы мы уезжали без Коти, то ничего страшного в том не было бы. Но ведь Котю не подготовишь, не запрячешь на часы в сумку. А самое главное, Котя был уже не тот Котя, что ехал из Москвы и думал, что с ним просто играют, поэтому сажают в сумку. Этот Котя уже хорошо знал, чем кончается такой плен.
Пришла машина, и начали носить в нее вещи. Я попыталась поймать Котю, но Котя вырвался и забился под кровать. Вещи уже перенесли, а я никак не могла справиться с котом. Он кричал и царапался. Тут муж, схватив второпях Котю за голову, начал запихивать его в сетку. Удивительно только, как он не свернул Коте шею. Мама от ужаса закричала, муж тут же пришел в себя, и, видно сообразив, что имеет дело все же с живым существом, отпустил Котину голову, и, ловко поймав Котю в сетку, завязал ее узлом.
Я взяла сетку и, считая, что нечего уж больше скрываться, пронесла Котю на виду у всех в машину.
Тут я заметила хитрый взгляд нашей уборщицы и по ее улыбке поняла: она все знала про Котю.
Сели, машина поехала, нам махали, а мы никак не могли опомниться от сборов, от ужаса жизни в подполье. И так как все это наконец кончилось, наш «отдых» был позади и теперь уже можно было открыто всем показывать Котю, я послушалась предложения мужа — выпустить Котю в машине.
— Тут-то уж можно выпустить, — сказал он, — окна закрыты.
И я выпустила, забыв, что имею дело с котом, а не с собакой, да еще с таким котом, который в жизни не видел ни улицы, ни мчащихся по улице машин (наши окна в Москве выходят во двор), который никуда и никогда не ездил, а если и ездил один раз из Москвы в дом отдыха, то в темноте, в сумке и даже не совсем тогда понял, что с ним произошло и как он очутился в другом месте.
Все это я забыла, потому что устала: сборы были нелепы и суматошны. Я расслабилась, не хотелось больше ни о чем думать, пусть сидит себе на свободе! Но вот чем эта свобода обернулась! Вдруг я увидела, что Котя, сидя у заднего стекла, открыл рот, высунул язык и превратился в «собаку». Ибо собаки обычно, когда им жарко или они забегались, открывают рот, высовывают язык и дышат часто, прерывисто и сипло. Точно так же дышал и Котя. Но чего при этом не бывает у собак — глаза у Коти округлились, выкатились и застыли от ужаса. И еще чего не бывает у собак — Котя орал диким гортанным голосом.