Но уж тогда Ийка спокойно зайдет к Скрипу. Присядет на его кровать, они будут разговаривать. И никто-никто-никто его не заставит обзывать Ийку!
Он встал на коленки, уперся в стол ладонями. Так. Теперь поднять правую коленку... Выше-выше! Почти достала до подбородка. Упереться носком в стол... Только бы ботинок не скользнул по гладкому столу!
Высунулся язык. Слюнявый язык. Не хватало высунутого языка... Выпрямляться постепенно, тихонечко... Если стол чуть поедет – полетишь на пол. Дышится еле-еле. Пот затекает в глаза, щиплет.
Лишь бы левая нога не подогнулась! Вот – он уже упирается руками в коленки. До чего трясутся! Еще легонько вверх – и он стоит на столе. Можно взглянуть на люстру.
Он запрокинул голову... А люстра еще так высоко! И тянуться нечего...
М-м-мя-ай-йу-уу! м-м-мя-ай-йу-уу! м-м-ми-ий-йу-уу! Чуть не кинулся на пол. Слезы хлынули. Не достать! Любимую чудесную богатенькую люстрочку, его-его-его люстрочку, полную денег, – не достать...
Сквозь слезы видит... Кого он видит?! О-оо, Сашку-короля. Тот стоит на лестничной площадке, смотрит в открытую дверь. За ним маячит Петух.
– Не п...данулся, а? – с изумлением сказал король. – Зря ждали. А мурло – разбитое! Какой, с-сука, жадный на деньги!
Он на клюшках подскакал к столу. Следом – Петух. Сорвали Скрипа вниз – разбиться об пол не дали. Но он больно ушиб правый локоть, плечо, висок.
Сашка встал на стол. Взяв клюшку за конец, протянул ее рукоятью к люстре. Рукоять уперлась в ее край. Люстра стала отклоняться – накреняясь. Через край посыпались монеты, полетели смятые пятирублевки. Король слегка принял клюшку на себя и толкнул вновь: встряхнул люстру. Деньги сыпанулись гуще. Он продолжал встряхивать люстру, пока в ней почти ничего не осталось.
– Тебя, Скрипач, на гвоздь посадить мало! – король сказал, когда они вернулись в палату. – Хотел все один захапать, курва! Но за идею я тебя прощаю...
Сашка расплющил на его голове катыш пластилина, надавил большим пальцем – с силой повел против волос. Он вскричал от боли.
– Нервенный какой! – повелитель осклабился.
Потом Скрип узнает от Кири и Проши: его выследил Глобус. Заподозрил, почему он так долго не возвращается из уборной? Хотел пойти посмотреть, выглянул в коридор – и усек, как Скрип пробирается на лестничную площадку.
23
На другой день король и Петух снова проникли на четвертый этаж, добрались до столовой. Из холодильника, где держат передачи, украли жареную курицу.
После мертвого часа ее обладатель-мальчишка как раз захотел курятинки... И надулся же! Позвонил по телефону папаше... Обо всем этом поли узнали от няни Люды. Больные начальники стали говорить: персонал не следит за порядком. "Эти голодные" (так они называют тех, кто лежит этажом выше) – "эти голодные приходят, как домой, и воруют!"
А тут в аккурат – надо же! – приспело время разыграть денежки, что подкопились в люстре. Сели за домино. Велели принести лестницу... а в люстре всего две пятирублевки и десять копеек!
Ну, сказали начальники, это работают не "голодные". Калеки добрались бы до денег без лестницы? Она – под замком. А ключи – у персонала. Вот кто воры-то...
– Закипело-заварилось, к-х-хх!.. – няня Люда сипло захихикала, и ее передернуло всю от головы до пяток. – Кого-то вышибут! Под суд отдадут. Не кради у людей.
– А мы – не люди? – сказал Сашка, когда она ушла. – Вот блядская старуха! Сама наши передачи ворует – и ни х...я!
Поли загалдели: "Конечно, Сань! Конечно!.." Они отлично знают, как крадут няньки, санитарки, сестры... Из них никто не покупает хлеб – его "приносят с работы". Таскают сахар, какао, сливочное масло, сметану, яйца. Новое белье подменяют старьем. Повариха разбавляет молоко, компот, срезает лучшую часть мяса. А то, что осталось, по два раза вываривает и бульон забирает себе, и уж только потом вываренные остатки идут на щи больным. Не просто больным – а обездоленным на всю жизнь, заброшенным, замученным детям-калекам.
У одного мальчишки отец работает на плавучем заводе, где перерабатывают выловленную рыбу. Отец прислал посылку в десять кило: икру, разные сорта рыбы. Бах-Бах захапала все. У другого мальчишки молоденькая мать вышла замуж за грузина, уехала к нему в Самтредиа. Мальчишка лежит четвертый год, и каждые два месяца приходят посылки с фруктами. Сестры, няньки жрут абрикосы, мандарины, изюм, грызут орехи, делят лимоны...
Маленьких калек обворовывают деловито, обыденно. Какой там суд?!
Поли возбужденно толкуют об этом, перебивая друг друга.
Высказался Сашка-король:
– Идут споры: кто – воры? Вор крадет у кого почище, а не вор – у нищих!
Подбросил и поймал курицу:
– Дели на каждого! А мне этого хватит. – Отправил в рот гузку.
Даже Скрипу, Кире и Проше досталось по очереди поглодать крылышко.
Коклета обсасывал куриную шейку, когда вошла сестра Светлана. Она не обратила б на него внимания, если бы он не ойкнул, не выронил шейку на простыню.
Сестра метнула взгляд – и догадалась. Она знала о пропаже курицы.
– Ах, вот кто это сделал!
– Тетя Лана, сжальтесь! – Коклета сполз с койки, обхватил ноги сестры Светланы. – Ы-ы-ыы! Не выдавайте! – выл, целовал ее гладкую икру, голень, лодыжку.
– Перестань сейчас же!
– Добренькая тетя Ла-а-на! Ы-ы-ыыы! – обслюнявил всю ногу.
Она хочет вырвать ее – не тут-то было.
– Ты прекратишь?!
– Сжа-а-льтесь, добрая, золотая, брыльянтовая!..
– Да что это такое? – сестра Светлана, наконец, освободилась, отскочила, но он с воем пополз к ней. Слезы, слюни оставляли на полу лужицы.
Она подняла его, посадила на кровать.
– Зачем ты взял? Был голодный?
– О-о-ой, как голодно-то! О-о-ой!
Сестра Светлана смотрит на него:
– Что-нибудь придумаем. Подожди! – стремительно вышла. Вскоре принесла поднос с хлебом и тарелкой. На ней – котлетка, вермишель, политые противной томатной подливкой.
– В-во-о! – восхищенно воскликнул мальчишка. Быстро прибрал все без остатка.
– Стало получше? – сестра Светлана протянула руку. – Давай поднос.
– А? Под чей? – спросил Коклета.
– Что? – не поняла она.
– Под чей нос-то? И чего – под него?
– Теперь остришь, плакса? – улыбнулась, потрепала его по голове.
А Коклета вовсе не острил. Он в самом деле не знал, что эта штука, на которой ему принесли еду, называется подносом.
Сестра ушла, и Коклету подтащили к королю, что уселся на подоконнике.
– Ну ты, колхозник еб...й! Откуда научился так жалобиться?
Мальчишка рассказал: мать с бабкой научили. У них вся деревня воет, на коленях просит, когда приезжает какой-нибудь начальник.
– Чего просят?
– Улучшения.
Сашка-король хмыкнул.
– И... бывает?
– А то нет? – Коклета хитро усмехнулся.
Рассказал, что их главный (он имел в виду председателя колхоза) раньше ходил по дворам с двустволкой: не попадутся ли у кого-нибудь вместе свинья и гуси? Держать одновременно и свинью, и гусей было запрещено. Если председатель такое заставал, то, смотря по настроению, палил либо в свинью, либо в гусей.
После жалоб он уже так не делает. Где окажутся гуси и свинья, оставит зарубку на двери, и хозяева сами выбирают, кого зарезать и сдать заготовителям.
И еще он перестал в погреба лазить топтать картошку.
– Топтать картошку?
– Во, во... – кивнул Коклета.
Колхозникам запрещено также держать по две свиньи. Председатель подозревает то одного, то другого, что тот хочет тайком завести вторую. Смотрит: сколько в погребе картошки? Если кажется много: ага, для второй заготовлено! И давай картошку сапогами топтать.