Соседние офицеры – ракетчики, видя нас в таких нарядах просто дурели, и хватались кто за живот, кто за сердце.
Иногда они жаловались начальству гарнизона, что мы своим видом уродуем нравственность рядовых ракетных войск. Вздрюченный военным комендантом, наш комбат прибегал в казарму с криком: "Клоуны!" и получал ответ, что форма третий год служить отказалась и истлела, а тельники прислали из дому.
Дожили! В армии в своей одежде ходим! А раз не нравится – то или выдайте новую одёжку, или будем вообще в трусах ходить… А кто ж выдаст? А в трусах ходили, но не практично это.
Не знаю, уродовалась ли нравственность у обильно выглядывающих их окон штаба и узла связи женщин-военнослужащих, но то, что это их отвлекало и мешало работать – факт.
Ракетчики нас один раз, по началу, к себе пустили пообедать, и зареклись в дальнейшем кормить. Еду насыпали в термоса, а дальше делайте, что хотите.
Стройбатовские моряки народ ленивый, и поэтому когда приносили к казарме термоса с едой то никто особо и не спешил. Валялись, чухались, всем телом изображая презрение к армейскому обеду, а бачки стояли на улице без присмотра.
У ракетчиков на свинарнике жила лошадь, такая маленькая – монгольская лошадка. Она возила телегу с помоями, и видно брезговала их есть, поэтому была всё время голодной, и от того шкодливой. Она любила убегать со свинарника, и праздно шататься по городку ракетчиков.
Особенно любила присутствовать при разводах, чем приводила в состояние ступора проводящих разводы.
И вот эта лошадь повадилась жрать из наших бачков. Фыркает – горячее, но жрёт.
Нежная моряцкая душа возмутилась такому кощунству, все вскочили, напялили бескозырки, и погнались. А кобыла была сволочь, и знала, что моряк коня не догонит, и дразнилась – бегала вокруг бачков по кругу, а мы гневным моряцким табуном за ней.
Официантки из офицерской столовой чуть не поумирали со смеху, глядя в окна за происходящим. Когда поняли, что простым напрягом мышц ног нам кобылу не догнать, то напрягли голову, и вспомнили про самосвал, на котором обычно цементный раствор возили.
Завели самосвал, оседлали его, обсели машину, и мотая развевающимися на ветру лентами, погнались за кобылой уже моторизованные.
Набрали скорость. Ветер в хари. Что б не потерять с трудом добытые, всеми возможными и не всегда законными способами, бескозырки, нам пришлось ленты взять в зубы.
Лошадь оглянулась на наши серьёзные, со сжатыми челюстями, лица, поняла, что ей кирдык, и побежала искать спасения у людей – выбежала на плац, где как раз ракетчики проводили послеобеденное посторенние.
Умничавший перед строем крупный чин как увидел на плацу бегущую на него лошадь, так прямо в транс впал, и заревел как пароход.
Когда же нас увидел, то заикнулся и затих, смог только отпрыгнуть в сторону, и выдавить из себя: "Кто вы такие?"
Ответ был дружный, но не оригинальный – пока самосвал вокруг него разворачивался мы рассказали какую-то там моряцкую речёвку: "Мы – морЯки, поём корабляцкие пестни, нас е….ут, а мы крепчаем!"
Чин посмотрел вслед удаляющегося самосвала, и глядя на белый, марлевый верх бескозырки стоящего на подножке самосвала "моряка" прорычал: "Ну, Мабута! Мабута!…….(далее следуют такие слова и выражения, что лучше их не повторять)"…
Армия должна воевать.
Если нет боевых действий – она разлагается. Когда на войне стреляют, офицер командует и его волнует только победа, и её достижения, а не расстёгнутый крючок на солдате.
И хрен станет офицер мясо из солдатского котла тырить – застрелят свои же.
А в мирное время не застрелят. Поэтому и в котлы лазят, и за крючки казнят. Свои. Вроде свои. Вроде своих же.
От чего так? А мир на дворе, и заняться больше нечем. И вместо холодных, грязных окопов – тёплая уютная канцелярия роты, и вместо командования бойцами на передовой – надо пасти стадо духов и слегка борзеющих дембелей.
По сути, офицер это обычный пастух. И замашки как у настоящих пастухов, что волам хвосты крутят, и методы и мировоззрение.
А в быту да, они другие люди, хорошие, весёлые, жизнерадостные, кидаются на помощь женщине с ребёнком, что б через дорогу перевести. Но только переступают порог военной части, так всё человеческое куда-то девается, и вылезает что? И ребёнка той же женщины по мордасам за расстёгнутый крючок воротничка…
Недаром есть поговорка: "Одеваю портупею и тупею, и тупею".
У нас говорили так: "Не дай Бог война! С такими отцами-командирами из нас, рядовых, никто не выживет".
Даст какой-нибудь очередной великий маршал приказ любой ценой взять к Новому году высотку с залёгшим на ней пулемётчиком, и погонят нас эти начальники палкой в атаку на пулемёт, и поляжем мы все как один, а наш комбатишко потом будет гордиться медалькой за взятие…
Да, взятие будет, но не от ума военного или таланта полководческого, а потому, что немецкий пулемётчик просто сойдёт с ума. Как во Вторую мировую сходили с ума пулемётчики немецкие – не выдерживал человеческий рассудок такой бойни, когда толпы советских солдат во весь рост на пулемёты шли, и падали как трава скошенная, ибо якобы "звала Родина-мать", а на самом деле многие командиры были обычной безмозглой мразью, и ради того, что б побыстрее в тыл выйти на переформирование, выполняя приказ гнали солдат как скот на гарантированную бойню.
Да так героически гнали, что потом в сводках записывали: "от батальона осталось 10 человек". А каких человек? Командир, замполит да прихвостни…
Все порядочные офицеры гибли вместе с солдатами, а оставались кто? Самые бессовесные сволочи…
А в армии мы жили как в стаде. "Пастухи" – своя жизнь, "бараны" – своя, и по человечески не пересекались. Только "ать-два!"
Кажется, что они все, поступая в военные училища, мечтали об одном, а в натуре получили совсем, совсем другое. Думали, что получат мёд, а получили дерьмо. В том дерьме надо как-то выживать.
Они и выживали, привыкали, но от чего-то во всех своих бедах считали виновными не себя, или систему, в какой жили, а солдат, которые своими преступлениями типа "сбежал 18-летний пацан на танцы", портили им жизнь.
И службу-то тянуло процентов 10–15, не более, а остальные лишь бы день до вечера. А вообще, мы как-то к офицерам относились хоть и без уважения. но комбата побаивались, а остальных просто обходили стороной. С каким-то чувством сострадания, причина которого выразилось во фразе "мы то тут на два года, а они навсегда".
Дослуживай спокойно.
Возвращайся здоровым.
Твой друг, бывший военный строитель, а ныне – рядовой в запасе и гражданский человек
Юрий Киселёв.
От такого философски-юморного письма, хмель прошел. В головах зашевелились трезвые грустные мысли. Примолкли ребята…
Рамиль нервно постукивал пальцами по поверхности стола, словно подбирая ритм. И действительно, за неимением гитары, оставленной в казарме, под стук пальцев, он в разном темпе мысленно повторял слова своего нового стихотворения, подбирая мелодию, и вдруг запел: