В каждый День победы, с бабушкой и отцом цветы приносил в могиле неизвестного солдата.
Правнуков твоих на Богородицкое поле памяти привозил.
В архивах сидел, разыскивал упоминание о тебе. Так и не нашел.
Фотографию твою в своем рабочем кабинете повесил.
Меня же в честь тебя, героя, без вести пропавшего под Вязьмой в октябре 1941-го года, назвали.
Ладно, садись и давай побеседуем о жизни спокойно. Что по роже мне съездил и рёбра чуть не изломал, я не обижаюсь. Сам знаю, как иногда допросы приходится проводить. Кровь вытри и давай поговорим по-свойски, по-родственному…
Слушай, никакой ты, нахрен, не Сёмочкин. Ты Игорь 1916 года рождения, сын верного слуги царя и отечества жандармского полковника Матвея Семёнова.
А Сёмочкиным ты назвался, когда в детский дом попал. Спокойно, дед. Не дёргайся. Это в это время считалось, что жандармы – цепные псы и опричники царского режима. А я знаю, что в жандармский корпус брали только самых воспитанных, грамотных, честных, инициативных и благородных душой, людей.
Лучших брали.
И ты в детском доме стал лучшим. Как рассказывала бабушка, учился на отлично, детдомовский театр организовал, сочинял стихи и рисовал для стенгазеты рисунки. Выбрали ребята тебя, как активного и справедливого товарища, вожаком комсомольской ячейки. Затем, по рекомендации райкома комсомола, попал на службу в войска НКВД.
Будучи курсантом, во время грозы, под навесом театрального крыльца, познакомился с Аней Строговой. Сейчас ты ее отправил подальше от фронта, к её родителям, в Тамбов.
Не волнуйся, доедет она до Тамбова и 12 октября родит тебе сына Матвея, моего папу. Он сейчас полковник. Командир ракетной части. Трое внуков у тебя, дед. Иван кандидат физических наук. Семён еще учится в школе. Мечтает в литературный институт поступить, а я вот, как прадед и как ты, решил безопасность государства охранять.
Доохранялся!
Теперь мне точно назад хода нет. Представляешь, эти воины Мабуты, которые сейчас на травке валяются, кажется, по своей дурости, сверхсекретный особый Объект умудрилась уничтожить!
Так что дед, моё место теперь здесь. Служить постараюсь честно. Не щадя своей жизни, хотя умирать нет особого желания.
– Ну, внучек, спасибо тебе преогромное! У Вас что, все так драться умеют? До сих пор в мозгах звенит и рот открыть больно. Давай вместе думку думать, как дальше жить и воевать…
КАК ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?
Прораб Большаков, под конвоем автоматчиков, отвел военных строителей к куче новеньких штыковых лопат.
Когда воины Мабуты вооружились привычным инструментом, их отогнали подальше от девчат и от прорабского блиндажа. Показали размеченную площаду.
"Бойцы" – объяснил прораб Большаков – "Это ваш строительный фронт. Копаем строго по разметке. Глубина выемки грунта – полтора метра. Складирование грунта с трех сторон, лицом к фронту, в виде бруствера с шириной основания два метра. Настоящий фронт за рекой. Угол откоса – сорок пять градусов. Норма выработки – четыре кубических метра на человека. Бригада, не выполнившая нормы выработки – остается без пайки. Начали!".
Поплевав на ладони? Нет, не поплевав на ладони, потому, что при дурной привычке плевать на руки, моментально появляются кровавые мозоли, рота приступила к земляным работам.
Понимая, что дело принимает серьёзный оборот, и деды и салабоны, невзирая на сроки службы, начали рыть землю.
Причем, у опытных дедов и черпаков дело шло быстрее, чем у салабонов и у молодых. Как говорится: "Мастерство не пропьёшь".
С лёгким хрустом лопаты входили в песок прибрежной террасы. С каждым махом лопат, всё четче проявлялись очертания будущих орудийных позиций морской артиллерии.
А тем временем, в блиндаже прораба, за столом, сервированным котелком спирта, котелком речной воды, полудюжиной луковиц и буханкой хлеба, сидели Сёмочкин – дед, Сёмочкин – внук, капитан Филиппов и вторранг Большаков.
Сидели, пили спирт и решали как жить дальше.
Будущее казалось обнадёживающим.
Несмотря на то, что фронт полыхал всего в сотне километров от Днепра, особого повода для тревог не было.
"Смотри, внук" – говорил Сёмочкин – дед – "Вот газета "Правда", понимаешь, ПРАВДА!"
А в ней уже третий день подряд печатают передовицы о том. как армия, под командованием Конева, успешно развивает наступление впереди нас, возле Духовщины. Вот смотри газеты: "Коневцы наступают", "Успешные бои командира Конева", "Новые успехи командира Конева", "Части Конева продолжают развивать успех".
"Замолчи, дед" – бестактно перебил Сёмочкин-внук – Знаю я о этих победах. Читал о стремительно-развивающихся наступлениях аж на пятьсот метров и о значительных трофеях, захваченных у противника в виде шестисот шинелей, сотни солдатских одеял, двадцати пар сапог и армейской палатки. Очковтиратель твой Конев. Мастер победных реляций. Нормальный командарм на такую мелочь и внимания не обратит. Вишь ты, целой армией новенькую пустую палатку штабную захватили! Подвинется он вперёд на 5–6 километров, положит в землю при этом почти тридцать тысяч бойцов, потеряет три сотни танков, полторы сотни пушек, две тысячи автомашин, а потом только пятки у него засверкают".
– Хорошо, но рядом наступает шестнадцатая армия Рокоссовского.
– Рокоссовский поумнее. Он только двенадцать тысяч красноармейцев потеряет убитыми и ранеными, да две танковые бригады.
– А Жуков, говорят он на днях прилетает?
– Дед, помолчи про своего мясника. Кто до войны про Ельню слыхал? Ну захватят немцы районный городишко. Это же не Киев, не Минск, не Смоленск и не Новгород. Прыщик на линии фронта, И вот за этот прыщик, за семь недель боёв, гениальный Жуков умудрится потерять восемьдесят тысяч личного состава. Немцы в четыре раза меньше.
Знаешь, дед, как Жуков будет заверять товарища Сталина, что непременно Рославльскую группировку врага к ногтю прижмёт. Не прижал. А потом немец Гудериан от Рославля попрёт на Брянск и на Вязьму, и кердык будет тут и нам с тобой, и ещё миллиону военнослужащих рабочее-крестьянской Красной армии. Лучше бы он вцепился в землю зубами и держал, понимаешь, ДЕРЖАЛ фронт! А он восемьдесят тысяч бойцов за районный городишко, который немцы предусмотрительно оставят, заплатил. Из Ельни ушли – в Вязьму придут.
– Подожди, Так ведь Рославльско-Брянское направление Ерёменко прикрывает?
– Правильно, и Ерёменко. Только он будет так же Сталину лапшу на уши вешать: "Товарищ Сталин, я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью". Представляешь, о том, что танки Гедериана "гуляют" в нашем глубоком тылу, за сто вёрст от линии фронта, Сталин узнает только на третий день!
А шеф твой, начальник особого отдела Красной армии товарищ Абакумов, будет строить, как мальчику, в своём кабинете и обвинять в паникёрстве командующего авиацией московской зоны обороны Сбытова.
Так что твой главный армейский особист сорвёт уничтожение танковых колонн на марше к Юхнову и Вязьме.
А ведь была возможность и уже были отданы приказы о сборе нескольких сотен самолетов для нанесения ударов по колоннам. Авакумов и Мехлис отменили.
"Вот смотри, дед" – Сёмочкин – внук, взял в руку нож и провел по столешнице черту – "Это Днепр, с шоссе и мостами, где мы сейчас спиртягу глушим".
"Вот" – нож торнулся в столешницу – "В часе езды за нами древний город Вязьма".
"Теперь смотри" – нож прочертил две стрелки, сходящиеся на точке, означающей город Вязьму – "Кирдык дедушка нам с тобой и всем, кто в колечке окажется и не увидит тебя больше моя бабушка…".
– Так что же делать?
– Думать, дед, думать….
Твои гениальные полководцы нас в пыль сотрут при единственном намёке на их неполное соответствие. По стенке размажут за попытку подсказать.
Каждый из них, в отдельности – хороший мужик. Только не хозяева они себе. Перед ХОЗЯИНОМ дрожат. Боятся выглядеть хуже соседа. Скрывают неудачи, а неудачи за время умалчивания разрастаются до трагедий. Да и учатся они воевать. Немец их учит. Только эта учеба на два года растянется. Большой кровью и горькими слезами оплатится. Думай, дед, думай, ты здешние порядки больше знаешь…