Василин задохнулся, показалось — грудь разорвется без воздуха, поплыл кабинет, медвежья шкура, книжный шкаф.
— Фокусники! «Катунь» стреляла!.. Командиры…
Он бросил трубку. Жалобным звяком отозвался аппарат. Василин обессиленно опустился на тахту, мокрый, опустошенный, будто был без плоти, без тела, только тупо и больно дергала кровь в виске. Удары отдавались во всей голове.
Анна Лукинична шагнула в комнату, сразу теряясь и пугаясь, полные губы затряслись, точно она готова была расплакаться:
— Папочка! Что с тобой? Что? На тебе лица нет. Господи, что же это…
— Ничего не случилось… — прохрипел Василин. — Воды!
Но тут же уловил шаги по коридору — видно, сюда уже шли, привлеченные его криком и причитаниями жены, — и, с лихорадочной быстротой оценив, что это позор, провал, усилием воли подкинул с тахты тяжелое, словно чужое тело.
— Никакой воды! За стол всех! Сюда — никого… Завтра утром улетаю в Кара-Суй!
Ничего не понимая, окончательно пугаясь, немая, придавив пальцами губы до меловой белизны, Анна Лукинична попятилась к двери.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
8 октября
С грибов, как с корабля на бал, — в Кара-Суй. В обед Борис Силыч вызвал: «Придется отправляться, Сергей Александрович. Отличный результат по «илу» — наш козырь на предъявление «Катуни» госиспытаниям». Объяснил: подготовить убедительные доводы, склонить военных закончить заводские испытания, предъявить на гос…
Словом, домой. Чемоданчик в руки — через час был на центральном аэродроме. Леля, в халате, с резиновыми бигуди, только спросила: «Опять?»
К самолету, перед самым отлетом, вдруг подкатил Василин. Мрачен: общий поклон всем, козырнул. В переднем салоне задернули штору, не показывался до Кара-Суя.
Ларчик прост: «Сатурн» оскандалился. Накануне грибная эпопея сникла сразу после звонка. Генеральша, бледная, захлопотала потерянно; Василин хоть и вышел, пригласил снова к столу, но все вскоре заторопились — разъезжаться.
С Василиным группа офицеров. Спасательная команда?
11 октября
Готовлю «доводы»: зарылся в результаты всех последних пусков, анализирую. Даем работу расчетному бюро — день и ночь считают. Шеф, видно, позвонил: полигонное начальство добрее матери родной.
Черт! «Сигма» держит! Спросил Интеграла — что-нибудь делали? Оказывается, лампы отбирали: из двухсот по параметрам выбрали нужных четыре. Личное указание шефа. Ясно.
Утром на «пасеку» пожаловал Василин. Встречать надо. Он — тоже тот, кого следует «склонить»…
С генералом свита. Подполковник Шуга водит у шкафов, объясняет самые азы. Василин все так же мрачен, короткие брови топорщатся, пергаментная кожа морщит.
У высокочастотной аппаратуры, у пульта управления «Катунью», Василин хмуро выдавил: «Ну, наговорили — голова распухнет! А как дальность, высота… если нет у вас тут угла возвышения?»
«Здесь не нужно: ракета — не пушка!» — смутился Шуга.
«Рассказывай! — отрубил Василин и огляделся. — Не верю! Конструктора спросить…»
«Есть! — замначальника полигона повернулся ко мне. — Ведущий конструктор…»
Василин увидел меня, гмыкнул то ли от неожиданности, то ли от недоверчивости — кого подсовывают. «Знаю! — И махнул рукой. — Все у вас тут на филькиных подпорках».
Ушел. Стояли угнетенные. Интеграл разрядил обстановку: «Его логарифмировали, дифференцировали… Ничего, друзья: если взять интегральчик — что-нибудь еще получится!»
15 октября
Наехало начальства — военного и штатского. Сначала совещались раздельно: штатские и военные. Мои доводы шефу понравились. Похвалил: «То, что нужно».
В двенадцать дня сели за «общий стол», но не как в ООН, вперемешку. За главным столом — Янов, Бутаков, другое начальство.
В одиннадцать ночи кончили. Но… кончили плохо: разъезжались в фиговом настроении. Военные ни в какую: заводские испытания проводить по полной программе…
Шеф — в машину, в жилгородок. Утром — в Москву.
Я втайне соглашался с оттяжкой. Нужно время. Нет, на лампах в «сигме» не выедешь…
Вернулся Фурашов от генерала Сергеева возбужденный, взбудораженный. В голове все еще отчетливо жил короткий разговор. «Как решили, Алексей Васильевич?» — «Не знаю, смогу ли?» — «Это — старые фронтовики-гвардейцы?» — «Ясно. Согласен». — «Не сомневался. Стелецкого тоже берем».
Да, Адамыч, дал согласие на дивизион пойти…
Все дни с того печального вечера Фурашов думал и не мог прийти к определенному, четкому решению: какой даст ответ генералу. Не мог — и вот, пожалуйста… В эти дни Костя стал подчеркнуто внимательным, чуть ли не каждый день звонил.