В доме царила угнетающая сдержанность — не было простоты и непринужденности, словно все боялись ненароком коснуться того вечера. Алексею казалось, рядом все время, всякую секунду — перенапряженная струна, до которой боязно, опасно дотронуться. Хорошо, что целыми днями на службе, в «конторе». Да и девочки забывались в школе, однако встречали его после работы в дверях, и обе словно в затяжном испуге ждали: что-то произойдет.
Алексей колебался — звонить или нет главврачу, в клинику. Потом, на третий день, отважился, позвонил и рассказал о случившемся. «Да-с, чепе, как у вас говорят!.. Потерпите до зимы — положим снова».
Положим снова… А теперь что? Конечно, не только Костя, но и Сергеев не понял его колебаний. Не объяснять же было ему!.. Не оправдались его надежды на Москву. Думал, врачи, светилы, да и шумный город, театры, большая занятость, — авось, мало-помалу отступится изъедающий порок… Да, он сначала водил ее всюду, заполнял все ее свободное время, пока однажды она не сказала: «Устала я, Алеша, уморить взялся?» А вдруг… теперь, в этом его согласии — спасение для Вали?.. Не известно ведь, где и что найдешь… Часть, обособленный городок, дальше от соблазнов, и — женсовет, самодеятельность, возможно, какая-то даже работа…
Изнеможение, усталость Фурашов почувствовал явственно только теперь, повесив фуражку у двери на вешалку. Хотел причесаться, но пластмассовая расческа выскользнула из руки. Алексей торопливо нагнулся за пружинисто отскочившей расческой, поскользнулся, чуть было не упал, и Бражин без обычной насмешливости негромко изрек:
— Эх, укатали, брат, Сивку крутые горки…
Ответить Алексей не успел, просто подумал, что сейчас сядет за свой стол, вытянет на минуту отяжелевшие руки и ноги, а там будь что будет. Но открылась дверь, и вывернувшийся с папкой в руке полковник Танков зыркнул на Фурашова, строго сдвинул брови:
— А-а, наконец-то! Идемте к генералу!
Танков шел впереди молча, будто злясь на кого-то. Ступал хромовыми сапогами твердо — начищенные голенища в меру стянуты в гармошку. И Алексей, глядя на колыхающееся из стороны в сторону туловище, когда Танков ступал со ступени на ступень, вдруг подумал: ведь он настоящий военный — выправкой, короткой стрижкой, сапогами, которые носит неизменно в противовес всем штабникам, щеголяющим в брюках и ботинках. У Танкова была, очевидно, какая-то своя загвоздка, свое кредо — вот, мол, я не похож на всех других.
У распахнутой двери в приемную он круто повернулся — скрипнули сапоги, — изучающе взглянул:
— Догадываетесь, почему вызывает генерал?
Фурашов пожал плечами.
— Не догадываетесь?
— Из-за наставления? — спросил наугад Фурашов, чтобы прервать этот допрос: адъютант Василина с ухмылкой глядел на них от стола.
— Ну вот. Будьте готовы.
И шагнул за порог приемной.
За столом Василин что-то писал, низко наклонившись, по-хозяйски уперев локти в сукно стола. Танков вытянулся, щелкнул каблуками.
— Разрешите, товарищ командующий?
— Да, — не поднимая головы, кинул Василин. Голос, как показалось Фурашову, прозвучал жестко.
Алексею, подходившему к столу по красной дорожке позади Танкова, на память пришли слова Адамыча: «Большой кабинет начальству нужен для одного: чтоб, пока дошел, понял — чего ты сто́ишь…»
Остановившись, Танков доложил:
— Подполковник Фурашов здесь, товарищ командующий.
— Вижу. — Василин поднял голову, небрежно отложил длинную, с острым колпачком авторучку на тетрадь и, багровея и надуваясь, недобро протянул: — Фу-ра-шов!.. Наломают дров, а после расхлебывай…
Странно: Алексей был спокоен. Не оттого ли, что за этот день уже израсходовал норму нервного заряда и осталось только равнодушие?
— Так что вы скажете по поводу вашего художества?
— По поводу проекта наставления? — спокойно, сам не зная зачем, уточнил Фурашов.
— Да. Все от начала до конца — вымысел, ахинея!
— Не знаю, товарищ генерал, но на днях был в конструкторском бюро…
Василин сдвинул руки по кромке стола, уперся ими прямо перед собой, отклонившись к спинке, оборвал:
— Генералов у меня в подчинении немало! А командующий один. Взяли моду у Сергеева… Без году неделя — и туда же! Демократию разводят! Ново, модно…
Он распалялся, подогревая себя. На нижней, брезгливо оттопыренной губе перекипали капли слюны.
— Туда же каждый! Замахиваются, умники! Апломбу ворох, а под носом — сопли… Вот и вы. А как до дела — еще слюнявчики нужны.