Нет, лучше не думать — пустое занятие. Смотри на воду, на Москву-реку, на глыбистый в темноте город, весь будто обрызганный, в мокро-лакированных отсветах огней. Смотри, смотри. Когда-то еще придется увидеть?..
…А в это же время, по той же набережной Москвы-реки, в сторону Окружного моста, в макинтоше, фетровой шляпе, заложив руки за спину, нагнувшись вперед — порывы ветра налетали, парусом надували полы макинтоша, — шел главный. Борис Силыч любил прогулки в ненастную погоду: может быть, потому, что после изнурительной суши Кара-Суя это просто казалось благом и как-то покойнее, здоровее, да и вроде бы думалось легче, словно и тебя самого продул, очистил от всего лишнего, мешавшего вот такой порывисто-влажный, пронизывающий ветер.
Ленинские горы слева, за рекой, темнели угольной грядой, не очень четкой на фоне темного неба: справа небо было чуть светлей, и редкие дома торчали в просвете, как гигантские плоские зубы.
Путь этот до мелочи знаком Борису Силычу — он ходит тут каждый день. Цепочка молодых лип, недавно высаженных; свежие, углаженные дождем бугры земли; редкие, тусклые светильники; облезлая красно-кирпичная стена длинного приземистого дома, треснувшего посередине, нежилого, заброшенного, — стены его выщерблены, будто от пуль или снарядных осколков, а крыша новая, гофрированного шифера, блестит, точно застывающее в шуге озеро. Совсем недавно здесь была мастерская, теперь строение пусто, ржаво скрипит под ветром откинутая дверь. «Скоро сломают», — отрешенно и спокойно подумал Борис Силыч. Ему нравилось все в эту непогодь: темные Ленинские горы, река, ворчливо игравшая у гранитного берега, небо с вислобрюхими тучами, резкие, колючие порывы ветра и щербатая, треснувшая мастерская, омытая дождем и тускло блестевшая. Стало жаль, что ее скоро снесут…
Надо возвращаться домой — жена забеспокоится, и так требовала: надень шарф, пуловер, теплые носки. Своеобычный народ, эти женщины…
Он пересекает аллею неторопливо, обходя лужи, рытвины, — они плохо видны, — и никаких мыслей, только бы не поскользнуться, не упасть. И вдруг, точно искра в лейденской банке, точно внутренняя молния озарения — острая, мгновенная, — пробивает от ног к голове: так вот как аппроксимируется функция… Стой, голубушка! Стой!
И он уже не замечает, что шаг его убыстрился, что под ногами могут оказаться лужи и рытвины, что весь мир, такой еще минуту назад широкий, огромный, теперь сомкнулся, сузился на ней, на этой функции. На ней, что не давала покоя не один день, не один месяц.
Вот он — дом. Долгая лестница. Наконец — дверь. Жена отшатнулась от него, мокрого, возбужденного.
— Вот! Всегда противничаешь, когда говорю оденься, а потом…
— Отличная погода!
Раздевшись, он торопливо проходит в свой кабинет, садится к столу, к стопке чистой бумаги. Здесь все так же, как и в том кабинете, в конструкторском бюро. Он включает радиолу, поворачивает регулятор громкости на самое тихое звучание.
Льется музыка, еле слышная, течет над письменным столом, наполняет кабинет, проникает в плотные ряды книг на стеллажах — то задумчивый, то бодрый шопеновский ноктюрн си мажор. Тонкие электрические струйки бегут по жилам, бодрят, приливают ясной и светлой силой. И строчки формул, расчетов быстро ложатся на бумагу. Строчки решения.
И нет за окном непогоды, нет порывистого, колючего ветра, нет ночи. Все отодвинулось, ушло. Есть другой мир, мир формул, расчетов, огромный, необозримый, и в нем сейчас он один, Борис Силыч Бутаков…
Дорогой читатель! Вы познакомились с первой книгой романа о людях современной армии, об истоках тех коренных изменений, какие произошли в последние полтора десятка лет. Особенность их не только в том, что достигнут резкий скачок в техническом оснащении армии: да, иное, чем прежде, «ружье» — ракетное, атомное — вложил народ в руки советских воинов, но главное — иным стал и сам человек в шинели — ученый, инженер, техник, оператор, — выросший, обогащенный духовно.
Во второй книге этого большого произведения, в котором будет отражен весь сложный, длившийся годы процесс, события получат дальнейшее развитие, и героям (уже известным читателю и новым, с кем читатель не знаком) предстоит еще много дел и свершений. Одних жизнь накажет — тех, кто строил ее не по высоким критериям, присущим советскому человеку; других — ждет горестная судьба; третьи — найдут в себе силы встать на верный путь; четвертые…