— Эй, майор, чего уводишь милашку?! Пусть посидит с нами! — И кому-то подмигнул.
Остановиться, сказать ему, «зеленышу», что́ он во всем смыслит. Знает он, что такое — война? Например, Зееловские высоты? Ходить по нескольку раз в атаку? Поток раненых — легких и тяжелых… И что такое хирургическая сестра передового санбата? Операции — днем и ночью, морфий, спирт? Где режут руки, ноги, перекраивают, сшивают?.. И — кровь, кровь… Да, да, война одних уносила в окопе, сразу, другие умирали от ран позднее — через день, месяц, годы… Одни страдают долго, до могилы, от физических ран, другие… Да, у нее другая рана… «Валя, Валя, только больше не надо, не надо так!» — «Не буду, не буду, Алеша!.. Ладно. Но ведь ты туда, на Зееловские?.. Я боюсь за тебя, за всех… Мне страшно! Закрою глаза — и колесом: руки, ноги, кровь… Мензурка, всего мензурка спирту — легче, Алеша!..»
Сколько он был в этом забытье, остолбенело замерев? Верно, секунды. Нет, этому блондинчику явно не пришлось воевать… Да и кто тут тебя поймет? Людям чаще события видятся внешние, а в глубь их заглянуть им не всегда дано…
Ему повезло: подкатило такси — редкость в областном городе, да еще на окраине, — и он усадил Валю. Шофер довез быстро, но не удержался, обернувшись, осклабился, показав желтые зубы:
— Подгуляла? Бывает!
Алексей молча расплатился. А она все пыталась объяснить:
— Понимаешь, Алеша, с войны… Он без руки. А как ему — грузчиком-то?
Дома Валя в таких случаях становилась до навязчивости мягкой к девочкам, часто плакала, обнимая и лаская дочерей, порывалась что-то им рассказать, давнее и, видно, трогательное, но подступали слезы, она вяло, неуклюже взмахивала рукой, будто перебитым крылом, и умолкала. Через минуту снова усаживала девочек на диван и заплетающимся языком начинала: «А вот мы с папой…»
Алексей с болью и содроганием наблюдал за тем, как относились к матери дочери: Марина, подстриженная, с белым бантом, прямая и открытая по характеру, нервничала, старалась увильнуть от материнских ласк; в ее движениях, во взгляде отец читал не жалость, что мог бы предположить и что ему казалось естественным, а брезгливость. Полная и добродушная Катя, с русой косой, ластилась к матери, обнимала, но Алексей догадывался: дочь делала это по своему уступчивому, жалостливому характеру. И хотя он пытался не раз говорить себе, что девочки уже взрослые — старшей девятый, младшей — восьмой — и они все понимают, но в такие минуты почему-то злился на них. Да, злился: они должны бы относиться к матери без оскорбительной жалости и брезгливости. Злился на себя, потому что не мог, не умел объяснить им, своим детям, как и тому парню в буфете и шоферу такси, то большое, главное, человеческую какую-то тайну, что одному дает силы для взлета, другого толкает в пропасть… Или всегда так было и будет: человек сам идет к своему концу?..
Он уходил в комнату, чтобы не видеть, как на его глазах совершалось падение человека. Падение любимого человека. Садился к столу, стискивал ладонями голову…
На другой день она обычно долго не появлялась, была не только физически больной — под глазами синеватые отеки, известковой бледностью отливала кожа, пальцы рук с натруженными веточками вен мелко, будто в них пропускали токи высокой частоты, дрожали, — но и была жалкой, виноватой.
Он не напоминал ей, старался делать вид, что ничего не произошло. Ничего.
И все-таки, как ни прячь, шила в мешке не утаишь. Подобно страусу, спрятав голову в песок, обманываешь сам себя. Для нее, Вали, выходит, нет уже в этом секрета? У женщин ведь интуиция развита тоньше. Сколько еще уготовано в жизни подобных испытаний?..
Нет, в сторону эти мысли! В сторону!.. Он знал — это было его хорошим качеством: умение заставить себя переключиться — об этом не думай, думай вот о том… Военная жизнь, служба научили его. Он попробовал и сейчас настроить себя на размышления о том, что ему предстояло. Попробовал представить, как встретят его будущие товарищи. Какие они — те, с кем теперь придется рука об руку работать; кто он и какой этот Василин и какие у него с генералом Сергеевым отношения? Да и сам Сергеев? Тот ли он, молодой подполковник, командующий артиллерией дивизии? Срок прошел немалый с тех пор, как виделись в последний раз.
Подполковник Сергеев носился по дивизионам, не ведал покоя и сна, мог пригубить чарку; но узнать человека — не чарку выпить: пуд соли надо съесть. У него была привычка: неожиданно, днем и ночью, появляться в подразделениях. Только позвонят с огневой — был начарт, пошел к соседям, на какую-нибудь «Березу», а он, глядишь, сваливается, будто с неба, в окопчик передового наблюдательного пункта и сначала — к окулярам замаскированной веточками перископической буссоли, покрутит влево-вправо. А уже после оторвется: «Что нового, «Камелия»?» Это — позывной дивизиона. Он так и обращался чаще по позывным.