— Вот какая история… — негромко проронил привычную свою поговорку Сергеев и осторожно убрал руку с колена Алексея.
А у Алексея всплыло в памяти… Его батарея «дивизионок» стояла на прямой наводке — на стыке стрелковых батальонов. К слову сказать, от батальонов оставалось только название, в каждом по полтора-два десятка стрелкачей. Ждали со дня на день смены и оборону держали чудом — участки большие, вправо, влево, куда глаз хватал. Было тихо и спокойно, и немец никакой активности не проявлял — взаимно постреливали, чтобы знать, что все на месте, все по-прежнему. Батарейцы пускали в день два-три «огурца» — проверяли пристрелку ориентиров, а после отсыпались да грелись на пригорке, на солнышке, точно тюлени на безлюдном, необитаемом островке. И вдруг — под вечер восемь танков противника и рота автоматчиков ринулись в стык батальонов. Алексей бросился с наблюдательного пункта батальона, на котором находился, к себе, на огневую позицию батареи, думая лишь о том, что снарядов мало, что батарею сомнут: танки надвигались подковой…
Издали еще, с перехватывающим от спазм дыханием, подбегая к огневой, Фурашов увидел: два разрыва взметнулись среди орудий, несколько солдат заметались в панике, хотя все орудия стреляли по танкам. Увидел и начарта подполковника Сергеева. Он шел к батарее, высокий, прямой, на негнущихся ногах, и громовой голос его покрыл грохот выстрелов и разрывов:
— Стой! Стой! К бою!
И сам подскочил к крайнему орудию. Здесь убило наводчика, смертельно ранило заряжающего осколком в грудь. Он все порывался встать к орудию и падал у пустых снарядных ящиков, умирал тяжело, с хрипом, с кроваво-пузырчатой пеной на губах.
— Комбат! — завидев Фурашова, прокричал Сергеев. — Два орудия влево, два — вправо! Круговую оборону занять!
Сергеев бросился на колени перед прицелом. Пока Фурашов разворачивал два орудия против левого крыла цепи танков и тут же направлял свободных солдат, выдвигая их с автоматами, карабинами и пулеметом в ровики перед огневой позицией — занять оборону, — Сергеев поджег один танк. После задымили на фланге второй, третий…
Немецкие автоматчики повернули назад, за ними, отстреливаясь, откатывались и танки — унесли ноги только четыре, четыре других дымили черной мазутной копотью на холмистых сбегах неширокой лощинки.
Поднявшись от орудия, Сергеев, перепачканный, закопченный — его ударило взрывной волной, — мрачно произнес:
— Вот какая история…
Проговорив эти же слова сейчас, генерал посмотрел на Фурашова:
— Да-а, значит, «косая» на Зееловских занесла было меч? Силенок малость у нее не хватило?
— Валентина тогда подоспела, да и живучим оказался. Не срок помирать…
— Это хорошо, Алексей Васильевич! Выходит, суждено нам еще послужить, потрубить… А с Валентиной что-нибудь придумаем. Лечить надо. Быстрее бы перевезти вам семью сюда, в Москву… Подумаем. А теперь — о деле: как вам система «Катунь»? Какое ваше впечатление? Что говорят военные испытатели полигона?
— «Катунь» считают перспективной системой, а профессора Бутакова, главного конструктора, личностью сильной, энергичной.
— Истинно! Спешат наши друзья… Впрочем, спешат все. И мы спешим. Но здесь разумность нужна. Поспешай, да оглядывайся! Дров можно наломать…
— Пожалуй… В Кара-Суе работа полным ходом: одно срочно монтируют, другое отлаживают. Перед моим отъездом особенно заметно стало: аппаратуру гонят, монтажников, настройщиков наехало — гостиницы на испытательных площадках переполнены.
— Добрый признак! И сами мы торопимся. Только вчера с промышленниками подписали представление правительству — начать почти параллельно поставку «Катуни» в войска, как только полигонные испытания дадут первые добрые результаты.
— Это правильно, — проговорил Алексей и спохватился, смутившись, что так смело судит о том, что решено уже до него и без него.
— Я очень рад, что так, Алексей Васильевич, считаешь! — воскликнул Сергеев без тени иронии, и Фурашов успокоился, подумав, что он, в конце концов, иначе и не мог бы сказать. И окончательно осмелев, входя в атмосферу свободной, непринужденной беседы, сказал:
— В «Катунь» верю, хотя и не удалось мне дожить в Кара-Суе до испытаний — начинаются заводские. Но в противовоздушной обороне — это новое слово.
— Вот-вот! «Катунь» — начало. Первая ласточка. Будет и другое. А зариться на нас, точить зубы не перестают, как волки на живое. Кой-кому мы бельмо на глазу. «Холодная война» набирает силы, может обернуться горячей. Поставим «Катунь», потом — дай годков пять — сделаем другое. Тогда — шалишь!