— Товарищ Дрожжинов, к генералу Василину взят инженер-подполковник Фурашов. В доме, который принимаем, обеспечьте ему квартиру.
— Товарищ маршал, так ведь все уже! Распределили. И резерв. Все закрыто…
— Доложите в семнадцать ноль-ноль списки распределения.
— Есть! Есть, товарищ маршал.
Подполковник только охнул, положив трубку: от этого старикана не скроешь маленькую комбинацию! И, смахивая платком капли пота со лба, крикнул в дверь:
— Крапченко, списки! Живо!
А позднее, раскладывая длинные, отпечатанные на машинке списки перед маршалом Яновым, с облегчением и беспокойной, неестественной радостью, упреждая вопросы, говорил:
— Нашли, товарищ маршал. Знаете, обнаружилась одна возможность… Обеспечим товарища Фурашова — новый кадр…
«Эх, шут с ним, с приятелем! Завтра только ругань будет, отбрехиваться придется. Расширяться подождет!»
…Фурашов, ошеломленный радостью, как с неба свалившейся на него, передавая заполненную карту, принялся благодарить подполковника. Выходило это неловко, заискивающе — Алексей еще больше смущался. Дрожжинов в ответ густо басил: «Ничего, ничего! Служба…» А когда Алексей проходил, чувствуя, как пылало лицо, мимо рыжеволосого Крапченко, тот, оторвавшись от бумаг, насмешливо, из-под красных ресниц посмотрел ему вслед. Алексей вылетел пробкой. В дверном проеме в соседнюю комнату выросла рубленая фигура Дрожжинова, на лице довольная ухмылка:
— Вот так, Крапченко! И замыслы наши торжествуют — маршалы, они не все видят — и человек квартиру получает, отцом-благодетелем считает!
— Высокий класс! — Коричнево-размытые глаза капитана услужливо просияли.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
21 мая
Сегодня суббота. Объявили тридцатиминутную готовность. Неужели сегодня? Свершится? Свяжем воедино стартовую позицию и станцию наведения — «луг» и «пасеку». Вспомнил: год назад видел, как впервые автономно запустили ракету. Запускал Арсеньев. Привезли ее на тягаче — шасси танка «тридцатьчетверки» с примитивным устройством установки. Поставили — страшновато. Забились все в бункер. Рванула в небеса… Что было! Как дети, прыгали, обнимались, целовались — от мала до велика. Так же ликовали, когда первый раз получили на станции наведения по самолету Ту-4 устойчивую запись — ошибки отличные! Чудаки! Бегали, целовали почему-то офицеров и техников кэзеа, будто их в том заслуга.
Но это все было отдельно: ракеты, станция наведения. Автономно. Сегодня — вместе. Сегодня наводим ракету в точку. В «крест». Горят кроваво-красные табло: «Прекратить движение. Боевая работа».
По громкой связи разносится:
«Готовность двадцать минут…»
«Готовность пятнадцать минут…»
Слежу за своими «сигмами». За дискриминаторными панелями. Вроде все в порядке. Тьфу, тьфу! И вот в динамике: «На тридцать первом плывет метка».
Черт! Бросаюсь к панели и вижу — гуськом ко мне из индикаторной семенят: шеф, генералы, полигонное и всякое другое начальство.
«Что?» — наклоняется Борис Силыч.
«Не знаю!»
«Давать команду «Отбой»?»
«Будем искать…»
Шеф к военным. «Как поступим?» — «Подождем».
Что ж, подождем так подождем. Ищем причину — разогнал всех подчиненных. Да и военные инженеры молодцы. Хоть мы «противные стороны», но работают как звери.
После пятнадцатиминутной готовности прошли все двадцать, и снова в динамиках:
«Готовность пятнадцать минут…»
Ищем. Потом:
«Готовность пятнадцать минут…»
И опять цепочка — гуськом начальство к нам.
«Еще будем ждать?»
«Давайте «Отбой»…»
22 мая
Воскресенье. Черт бы побрал все — у нас работа! Сварились в станции наведения. Что тут, в Кара-Суе, Сахара или Гоби? Сегодня все повторилось — и готовности, и цепочкой двигалось начальство. Теперь не на нашу систему, а к соседям — высокочастотникам. «Сигма» держит железно. Вот уж поди знай!… Бог не выдаст — свинья не съест. Но… в конце концов опять даем «Отбой». Обедать не пошли. Главный мрачен — искать.
Вечером шефа неожиданно вызвали в Москву. Самолет ушел из Кара-Суя. Вот бы рвануть в столицу! Но завтра опять будем пробовать все сначала. Сказка про белого бычка. Удастся ли хоть завтра?..
Вкалываем. Начальник станции, он тут именуется начальником команды, инженер-подполковник Шуга ходит по залам, — губа нижняя отвисла: морщится, будто хины наглотался. А мы — опять нам не сдать ночь — напеваем под нос: