— Уравнивает? — Василин рассмеялся раскатистым смешком. — Что-то не знаю такого!..
Нет, он не верил в глупую и ложную формулу, будто смерть уравнивает всех людей, больших и маленьких. Не уравнивает. Только рождение, появление на свет человека уравнено: всякая мать — кухарка, прачка, артистка, профессор — рожает человека в одинаковых муках. А смерть — нет, и не одинаково люди покидают короткую и тернистую свою дорогу, уходя в небытие: одни — легко, сразу, за секунду до того еще не ведая, что пришел их смертный час, другие — долго и трудно, словно за какие-то тяжкие прегрешения мучаются, проходят земной ад… Не одинаково и другое: одним со смертью посвящают целые газеты, другим — полосы, третьим — некрологи…
Себя он видел на Новодевичьем.
Все это Василин твердо и внушительно выложил перед всеми, умолчав лишь о том, где он видит себя, и отметил — произвел впечатление: Умнов возле полки перестал листать толстый затрепанный фолиант, Бутаков склонил голову в пытливой настороженности, прикрыв прозрачно-налитые веки, Модест Петрович закачал, точно заведенный, согласно головой:
— Да, да!.. Поразительно верно.
Василину стало скучно и тоскливо от этих разговоров — черт бы побрал этого философствующего подагрика! Где-то ведь она, Леля! И неужели все еще возле нее… этот Кравцов?
— А-а, честное мужское общество! — Кравцов стоял в дверях с улыбкой на потном розово-набрякшем лице, двубортный китель расстегнут. Он обернулся, отступил, сделав широкий жест: — Прошу вас… к этому шалашу!
Мелькнула в проеме высокая прическа, меловой угол выреза на груди, сверкнули глаза… Она, Леля!
— Нет, нет! С мужчинами опасно… Я на женскую половину.
Кравцов проводил ее улыбчивым взглядом, шагнул в комнату.
— Как Генштаб поживает? Какие высокие мысли вынашивает? — спросил Василин, не очень дружелюбно посмотрев на Кравцова.
— Все идет благополучно, пока не вмешивается Генеральный штаб, — закон! — Кравцов уверенно хохотнул, сунул крепкие кулаки в боковые карманы — полы кителя трепыхнулись крыльями. — А если серьезно, то… не как у синоптиков: видим и предугадываем! Но и… зашиваемся в дым, дорогой Михаил Антонович!
Василин отозвался:
— Вожди! Революцию планируете, руководите ею… Модно! Революция в военном деле… Здорово, а? Внушительно!..
— Какое планирование!.. Революции совершаются сами, Михаил Антонович. — Кравцов на каблуках повернулся в сторону Бутакова. — А уж если есть у нее крестный отец, то вот он — Борис Силыч.
Бутаков с мягкой усмешкой качнул головой, вдавливая в пепельницу окурок, проговорил:
— Ну, в крестные отцы попал…
— Что ж, это в шутку. Но нам, военным людям, при нынешнем прогрессе техники, скоротечном ее изменении надо держать ухо востро! Приглядываться да присматриваться к вашему брату, Борис Силыч… — Он потянулся к столику, взял папиросу, постучал ею о ребро коробки, не раскуривая, задумчиво сказал: — Теперь тот на коне, кто… как бы сказал поэт… — Кравцов сморщил невысокий лоб, пощелкал в воздухе пальцами, оглядываясь, словно искал поддержку, и воскликнул: — Вот! Тот на коне, кто на «Катуне́»!
И рассмеялся шумно, раскатисто, довольный своим каламбуром.
— Стихи тянут на троечку. — Модест Петрович расцепил пальцы, пошевелил ими лениво. Лицо будто нехотя осветилось слабой живинкой. — А за вчерашнее ваше выступление на комиссии в Совмине поставил бы четыре с половиной балла.
— На пятерку, значит, не дотянул? — Горделивые нотки прорвались в густом рокоте Кравцова.
— С моей стороны — половинка на перспективу, а вот Борис Силыч, не знаю, наверное, оценит и на все пять.
— Могу, могу! — с живостью откликнулся Бутаков, потерев рука об руку, точно с мороза. — Особенно за мысли о перспективе «Катуни», о том, какие темпы потребуются для развития ракетной техники в ближайшие годы… Обнадеживающе! Я — «за»!
— Да, темпы… — задумчиво проговорил Модест Петрович. — Но меня поразило доскональное знание всей картины с американскими «Найками», их статус-кво, точная перспектива. И точный расчет силы противостояния, так сказать…
— Уловить дух — главное, Модест Петрович! — Кравцов раскурил папиросу, пуская, играючись, клубы дыма. — А уж рассчитать силы противодействия — это пустяки!
— Потому-то, — Василин протянул в тон, с издевкой, — такому, как Борис Силыч, и всем, кто стоит за ним, показываете пряник и кнут.
— Не-ет! — Кравцов вскинул перед собой в предупредительном жесте короткопалую ладонь. — Кнутом и пряником — не наша забота. Тоньше все. Сознательность, долг — на них расчет. Ну а если уж пошло на то, — он сощурился, хитро, с намеком, — на какую же дичь, Михаил Антонович, идут всерьез без приманки?.. А Борис Силыч, — Кравцов учтиво и вместе шутливо склонился к Бутакову, разведя руки и как бы желая обнять его, — на него молиться нам, как на бога!