существующая в тонком многомерном мире, имеющая в трехмерной реальности своего двойника, которым и
руководит, дергая за веревочки.
Почему это чудовище выбрало его? Скорее, потому, что он был самый подготовленный и уже так привык к
горю и страданиям на войне, к морю крови, что без рассуждений любого мог лишить жизни. И многие парни вокруг,
да и сам, грузили кого-то, грабили, лишали денег, здоровья, жизни. Действовали так бессмысленно жестоко, словно
чьи-то приказы выполняли. Но на сходняках оправдывали свои действия: правое дело! Благородные разбойники!
Пираты!
Но тогда он не понимал, что в мире действуют две противоборствующие силы — добро и зло. И что есть
внутреннее право выбора. Каждый попадает в ситуации, в которых сам должен решить, что есть добро и зло. Зло —
лукавый искуситель, сатана. Он ждет, пока ты заглотнешь богатую наживку. Потом через нее и будет вести тебя к
пеклу…
— Прошли годы после этого. И я много думал, искал истину, старался понять глубинные истоки тогдашнего
своего поведения.
Конец восьмидесятых. Тогда пошли огромные изменения в стране и обществе. Великая депрессия и передел
советского хозяйства. Старые кумиры рухнули, и образовавшуюся пустоту заняли другие. Здесь, на гражданке, он
понял, что никому не нужен. И быстро сколотился с такими же потерявшимися в небольшую банду.
Не боялись ничего. В страхе держали не только урок, но и малолетние бригады. Грузили первые кооперативы,
наперстничали, крышевали. Все знали: в бригаде всегда держали слово. Действовали как автоматы бездушные.
Если обещали кому — завалят, значит тому конец.
И своих парней он сразу ставил в подобные рамки. Все старались перенять его облик, манеры, жесткое
мировоззрение. Даже одежду, походку, прическу. Повторяли все его психо-штампы мышления, образ жизни, систему
жизненных ценностей. Но автомат всегда ниже своего автоматизатора. Автоматизм строится на поиске кумира,
когда старая система рухнула, и индивидуум сам ищет себе лидера. Вот он, принцип создания бандитских бригад.
Поэтому одна из библейских истин гласит: Не сотвори себе кумира! А он сам был бог и кумир для многих. И питался
сознанием того, что он — вершитель судеб. Он карает и милует, решает, кому жить, а кому умереть.
Многие так и погибли в междоусобных разборках: кого-то свои подорвали с машиной, кто-то по наркоте сгинул.
Остались самые жестокие и хитрые. Те, кто знал, чего хочет.
К середине девяностых он был уже «в законе». Везде побывал. И каждый раз становился более дерзким и
жестоким — на фоне кокаина и чувства напускного товарищества. Как в гражданскую войну. Только там были
товарищи, а здесь брателы.
— В общем, все было: и стрельба на разборках, и настоящая война с конкурентами. Сейчас в романах, в кино
создают романтический образ героя того — нашего — времени. Что же за время такое было, если героями его
выступают бандиты, воры, киллеры, проститутки, гомики, лесбиянки? Революция? Гражданская война? Или снова
спустя годы отшлифуются образы, обрастут благородством, и станут новыми легендами, по старым библейским
сюжетам?
* * *
Это случилось на свадьбе. Женился один из братвы. Можно было бы не ходить. Но парень был на взлете, и
надо было поддержать его уровень. Приглашенных было человек пятьсот. В загородном лесном ресторане. Когда
началась пальба — никто не помнит. Стали рваться гранаты — настоящий бой. Под плачь и визги женщин — мат и
стоны раненных мужчин. Рядом упала граната. Все произошло в мгновенье. Как будто время растянулось, стало
медленным и вязким. И он автоматом, как в бою, в Афгане, откатился, закрыл руками голову. И услышал детский
плач — рядом, как будто на ухо. Успел только поднять глаза и мгновенно рвануться к этой маленькой девочке. Она
посреди свиста пуль и криков плакала на окровавленном теле своей раненной матери. Он неожиданно для самого
себя дернулся к ней и вопреки навыку выживать прикрыл своим телом. Раздался взрыв…
Он потерялся в холодном безмолвии небытия, а потом почувствовал, что тот жуткий демон, который столько
лет плотно держал, отпустил его душу. И его душа, вместе с душой этой девочки, мягко поднялись ввысь.
Ему казалось, что они стоят прямо в воздухе, взявшись за руки. И как в кино, смотрят на снующих внизу
людей, на дым от взрывов и окровавленную одежду. Потом они все выше поднимались к какому-то свету, вокруг
которого тьма. И в конце пути неземной голос произнес: «Спасибо за юную душу».
Чей это был голос? Архангела? Господа? Приказывал? Знак подавал?
— Как — за юную? — хотелось спросить ему тогда кого-то Всемогущего и Всевидящего. — Как — за юную?
Ведь я уже вырос.
— Возвращайся, — тот голос был неумолим, как приказ. — И испей до конца свою чашу. Твой час еще не
пришел.
Снова сноп света всколыхнул, вмешавшись, мрак и темень. И он провалился куда-то вниз.
Его снова шили и латали хирурги в реанимации какой-то районной больницы. Несколько раз он уходил, но
снова возвращался. А когда очнулся, почувствовал, кроме боли и отрешенности, какое-то облегчение. Что все
старое позади, и он наконец в силах сделать главный выбор. И тогда решил изменить свою жизнь.
Тогда очень много пут держало его в старой жизни, и легче было бы умереть, чем просто покончить со старым.
И он умер тогда. И воскрес другим. С другим, обезображенным лицом, с израненным телом. Но с уверенностью
того, что худшее позади.
Может быть, любой долго еще озирался бы и жил гонимым, как дичь на прицеле у охотника, — за те безумные
и неправедные годы и с горьким чувством, что расплата догонит. А он понял вдруг, что ничего не изменит. Что все
равно жернова Господни сомнут. Что колесо сансары наедет и переставит все с ног на голову. И левое станет
правым, а зло — добром. А потому — будь что будет. И свил свое гнездо на Тарханкуте, ближе к себе и природе.
Скорее всего, по старой, семейной уже теперь, генетической памяти.
Он остановился и посмотрел на нее восхищенным взором:
— Но на этот раз мне действительно хочется только одного — остаться с тобой. Навсегда. Правда.
И обнял ее, как будто наконец обрел давнее вожделенное. И время для них снова перестало существовать,
уступив место бесконечному блаженству.
Они заснули только с первыми лучами солнца, измотанные бурной страстью ночи….
Ленивое сентябрьское утро третьего дня баловало отрешенным покоем. Бабье лето продолжалось. Легкий
теплый ветерок трепал волосы и шелестел утренним прибоем , солнышко грело по-летнему жарко. Любопытные
хохлатые пичужки весело чирикали, как будто обговаривали друг с другом что-то вчерашнее. Пахнуло дымком ,
вкусно и многообещающе. Данка наконец открыла глаза. И не могла не потянуться грациозно и доверчиво , как
покорная инстинктам дикая обитательница этого места.
Совсем рядом догорал небольшой костер. Возле него колдовал Гоша. Запекал добытую в море кефаль. По-
пиратски: обмазал глиной, уложил в угли, присыпал горячей золой. Обернулся умиротворенный: