сказал он, прервав тяжелую задумчивость.
— Ну конечно, на глубине. Он недаром под дайвера продвинутого косит! — подбрасывал Колюня. — Имидж
конкретно сменил. Такой весь лапчатый. Песни поет, на гитаре бренчит, гнида! Я вижу его насквозь, знаю наверняка
почти, где он все ховает. На глубине! Чтобы целее были. И чтобы никто найти ничего не смог.
Тот встрепенулся устало, потирая виски, будто своими притирками мог убрать изнутри все накопившееся,
подлое и неправедное.
— И где ты его разрыл, на мою голову?
— Я чо… — оправдывался Колюня. — Больно похож мне тогда показался. И дайвинг, и отметины. Ну, и
проверил. Все сходится. Дак ты ж сам…
— Он шизанутый всегда был, — продолжал шеф, — Повернутый на всяких экстримах. Оно и к лучшему.
Поэтому ты разыграй все, как несчастный случай. Нам шум ни к чему. Все-таки гражданин другого государства.
Время уже другое. Похоронить надо это все. Утопить в море. И убери этих девок на хрен. Попозже, аккуратно. Много
знают. Отправь в арабский бордель, что ли? С концами.
— Все сделаю как надо, Хозяин. Все будут довольны!
— Ладно, ладно, молодца. Нюх имеешь. Ну, ты прямо метишь на должность… Помощник по тихим вопросам.
Или даже начальника охраны, не меньше. Из сутенеров в депутатскую охрану. Шутка ли? Вот где эскорт свой
развернешь!
— Сделаем!
* * *
Совсем рядом, за стенкой, в опустевшей приемной , с ужасом слушали подруги описание страшных картин
будущего.
— Господи, это я все погубила! — зарыдала снова Данка, прикрыв глаза ладонями, — Была ему приманкой!
Как подло и несправедливо! И снова на Тарханкут, и опять, как приманка. И ничего нельзя изменить.
Она взмолилась, сжимая в руках заветное колечко, зашептала, закатив глаза:
— Господи, не за себя молю! Спаси и сохрани Гошу! Мирного, Трепу, Пирата — любого, только его! Обращаюсь
к милосердию Твоему! Ты же справедливый, Ты же все видишь! Спаси его и сохрани! И покарай всех врагов наших.
Не за себя прошу, ради будущего нашего!
— Ты что, Данка, молишься?— опешила Лорик, но вслед за ней сложила руки и тоже зашептала свою
скороговорку: — Господи! Прости меня грешную, что так грешила я. И дай нам разума и силы.
* * *
Колюня снова возбужденно бухтел на диване, когда Эмир удалился:
— Данка! Ну какой тебе в нем интерес? Старый он. Или как мужик — ничего, а? Ему все равно конец. Теперь он
отдаст все, что взял. И на «Цесаревиче» тоже. Шутка ли — вся драгоценная фишка. Я выяснил. По Интернету
мужики вычислили. Тут такое!.. Бизнес международный. Миллионы крутятся. Эту посудину построили на день
рождения наследника Российского престола. Прикинь, бабла царская семья не жалела. Вся ливерпульская начинка,
серебро с позолотой .Может на лимон зелени потянуть. А то и на два. В шестнадцатом году его на Тарханкуте турки
на немецкой мине подорвали. Ведь этот Гоша, или как его там, был первый, кто опустился туда . У него не только с
«Цесаревича» богатство. Тут, говорят, такое в море бывает! На Тархане, говорят, на глубине всякого найти можно. В
блуждающих мелях. А он тут уже лет десять серьезно по дну шарит. И где-то соорудил тайник. Кстати, слух дошел,
кое-какие людишки видели: покупал пару комплектов крутых подводного оборудования. И отвалил золотыми
цехинами. Одинаковые, византийские еще. По штуке зелени каждый. Откуда они у него? Наследство получил, от
турецкого султана? Может, сама чего видела? Или может, он хвастал-показывал? Скажи!
Данка в горестной прострации, утирая слезы платочком, мотала головой, отрицая безумные Колюнины
миражи.
— А ну тебя, овца, вот же тупая кобыла! Есть у него «скарбничка» . Чую. Не та, куда он вас водил. Ведь
недаром байки про золото пиратское сколько лет ходят. Тут дыма без огня не бывает. У них, у профи, серьезное
поверье: нельзя сокровища забирать из моря. Идиоты — одно слово. Ничего, отдаст. Я возьму. За его старые бока.
У меня уже и покупатель потенциальный имеется. А потом — к черту этого Гошу, к дьяволу Эмира, к бесу Родину. И
я заберу потом тебя отсюда. Скроемся где-нибудь на Ближнем востоке. В Египте. Или Эмиратах. Начнем новую
жизнь. Эх, заживем, веришь? — он фальшиво заулыбался. И, как клоун, закатил глазки, хапанув с зеркального
стекла белую дорожку кокаина.
— Скажи, Колюня, ради всего святого, что ты еще должен был ему сказать про меня? Как я в борделе на тебя
служила? Поздно. Я уже все рассказала ему. И он простил и понял меня. Что такого во мне есть, что заставит его
уступить тебе? Что еще ты можешь про меня ему наговорить? Осталось только одно…
— Что ты его доця, брошенная-несчастная? Брось, не бери в голову. Тебе в каждом мужике папаша видится.
Так бы и бросалась, сучка, на каждого встречного: «Здравствуй, папочка!», — гримасничал он. — А тут вообще
точной уверенности ни в чем нет.
— Что, я его дочь? — с ужасом переспросила она, теребя свое колечко на цепочке. — Но этого же не может
быть! Ты же знаешь, что это не так. Ну скажи, что все придумал! Ведь соврал же? Скажи!
— Да не грузи ты меня! И так натворила делов! Перекаламутила! Идиотка! Сука! Засветить тебе за это!
Он схватил ее за цепочку, замахнулся, потянул к себе. Данка сжалась комочком, готовая принять очередную
боль и обиду. Но цепочка лопнула и осталась вместе с кольцом в его руке. Может быть, это остановило его тяжелую
руку на взлете. Обычно скорый на расправу, Колюня стушевался, нерешительно опустился на подушку дивана.
— Что ты наделал?! — взвилась Данка. — Все ломаешь, рвешь, уничтожаешь! Неужели ничего хорошего не
осталось у тебя внутри!
— Ладно, ты это… извини... И не причитай. Я уж и сам теперь не знаю. Тут такое завертелось!.. Ну ничего, на
этот раз я своего не упущу. Верняк, бабки мои будут. Наши. Ладно, дело сделаем — сама все узнаешь. Еще будешь
благодарить меня, когда мы накажем его. Когда узнаешь, кто он тебе на самом деле. А цепочку твою, с колечком, я
починю. А может, это кольцо мамуське твоей он подарил? А тебе что, так ничего и не подарил? Обидно! Ладно,
потом верну. Так спокойнее будет.
Замял колечко с цепочкой ладонью, машинально взвешивая, и быстро сунул в карман.
— Врешь ты, врешь! Хочешь еще больнее сделать! Мне все равно, кто он на самом деле. Я люблю его. А тебя я
ненавижу. И подавись ты этим кольцом. Сдохнешь с ним, — сквозь слезы в лицо ему проговорила она. — Господи,
как я тебя ненавижу…
Последний рубеж
То сентябрьское утро выдалось тихим и солнечным. Баловало напоследок бабье лето. Только вдали, на
горизонте, клубилась синева, предвещающая бурю. Гоша с утра все подготовил на Атлеше. Спустил с древнего
утеса вниз рыбацким краном оборудование, лодку, снаряжение. А рыбаки, получив штормовое предупреждение,
удивлялись ему и наоборот поднимали наверх сети и снасти.
Ближе к полудню прикатили гости. На двух внедорожниках заехали через ворота на рыбачий стан. Вывалили
все из машин — молодые, накачанные, самодовольные и до наглости уверенные в себе. И она, Данка. Бледная,