– Надо вынести ее.
Но он не двинулся с места. Долгое время стоял. Потом прошел в садик и сорвал пару ягод смородины. Запихнул в рот и тут же выплюнул. Не хотелось. Он не знал, куда себя деть. Отвращение наполняло грудь. Становилось пакостно. Хотелось бежать, но он не мог. Вместо этого без сил присел на крыльце.
Минул час.
Одиноко.
Два. Три.
А он все сидел. Не ощущал ни онемения, ни боли. Ничего. Пустота. Он был похож на графин, из которого вылили все вино. Графин, потерявший смысл существования.
Да пошло оно все. К черту.
Сиам подскочил. Метнулся в спальню. Взглянул в последний раз в ее глаза. Взвалил смердящее тело на плечо и побежал к яме. Скинул ношу, схватил лопату и начал судорожно закапывать. Снова эти бешеные глаза. Наверно, он даже не осознавал вполне, что делает.
Закидывал и закидывал землей. Получился неаккуратный холмик.
Да к черту.
Бросил лопату на землю и побрел прочь. Куда глаза глядели. Он не спеша волочил ногами, наверно, даже не замечая, что идет. Голова пуста, сердце не бьется. Он походил на лунатика. Только сон затянулся. Либо его просто забыли разбудить.
Сиам дошел до границы чащи. Повернулся в сторону равнины и уставился вдаль. Хотелось бежать туда. Там спасение. Но тело не сдвинулось ни на йоту. Нет сил. Он не побежал бы, даже если бы мог. Страшнее бежать, чем остаться. Плевать он хотел на спасение. Плевать хотел на все. Насильник он. А может, они все насильники?
Сиам простоял на месте очень долго. Наверно, в нормальном мире уже начало бы смеркаться. Он закрыл глаза и припомнил тучи, ветер и дождь. Старался ощутить дуновение и капли на себе. На лице. Но только губительная духота окружала его. Увидит ли он когда-нибудь ливень?
Сиам открыл глаза, зная, что разочаруется. Потоптался на месте и направился обратно к дому. Машинально прошел до кровати и бухнулся в нее. Снова эта жуткая усталость.
Проспал он долго. Вероятно, целый день. Раскрыл глаза, но остался лежать на животе. Как и заснул. Не ощущался голод, хотя ел он давно. Не ощущалась жажда. Он тупо уставился в стенку. Вскоре замерцали искорки, поплыли линии, вырисовывая круги. Закружилась голова. Его затошнило, хотя желудок был пуст. Только скупая желчь вытекала изо рта. Он пододвинулся к краю кровати, свесив голову. Слюна стекала с нижней губы на деревянный пол.
Сиам не встал с кровати, от слабости вскоре вновь провалившись в сон.
Еще день. Организм не просил помощи.
Сиам почти не ел. Кушал только тогда, когда тело ныло. Бродил вокруг дома, совсем не работал. Садик потихоньку зарастал. Цветы и плоды начинали вянуть. А Сиам только окидывал их пустым взором.
Одиночество давило. Жизнь давила. Однажды он даже побрел было к болоту, но развернулся еще до того, как вошел в чащу. Этот отчаянный жест ничего бы не дал.
Тоска снедала его покарябанную душу. Подолгу Сиам просиживал на крыльце, бездумно наблюдая за кронами. Он полностью уходил в себя, не реагируя на внешний мир. В такие моменты тело его напоминало мертвую глыбу.
Сиам устал. Устал нести бремя бесполезной жизни. Ложась спать, он отчаянно надеялся, что на утро не проснется, – тогда душа и разум его будут свободны. Он встретится с Юноной, с Гаем. С Солнцем.
И зачем он убил ее? Ни разу он не задавал себе этот вопрос. И ведь даже не сомневался, что его руки придушили Солнце. Он знал, что это сделал он. Может, так и должно было случиться?
Однако утро наступало. Он раскрывал глаза после глубокого сна и вяло отгонял приступ апатии, терпеливо дожидаясь конца наступившего дня.
В одиночестве время течет неумолимо медленно. Прошла та стадия, когда он не знал, куда себя деть. Сиам устало садился, где хотел – был ли это потрепанный ковер в гостиной, ветхое крыльцо или сухая земля, – и ждал. Молчаливо. Он стал средоточием ожидания. Не разговаривал с собой. Не мыслил. Не хотел. А покончить с жизнью не хватало воли.
Внутри зияла пропасть. Он не понимал, большая она или маленькая, слева она или справа, но это была пропасть. Как хитрый враг, намеренно выдающий себя. Чтобы противник знал, боялся и не находил сил что-либо противопоставить.
Сиам просыпался с этой пропастью. Кормил ее своим телом. Привык к ней. Постаревшее на много лет тело отказывалось быть проводником жизни и доверилось пропасти. Лишь изредка Сиам противился всепоглощающей тоске и бродил по зарастающему садику. Там было спокойно. Его личный Эдем. Его рай. Застывший здесь приятный аромат трезвил помертвевший ум, выуживая из закромов хоть какие-то воспоминания. Иссушенные губы размыкались с томным выдохом.