– Что ж… – начал тот зачем-то.
Долгое молчание.
Говорил бы уже.
Тишина хладнокровно вошла в следующую степень. В обреченность. Гудение кровотока в ушах рвалось наружу. Сильнее и громче. Оно заполонило уже всю кухню.
– …нам надо как-то жить дальше.
Слова потонули в нарастающем гудении. Тело сковало. В глазах рябило, как в калейдоскопе.
Так сходят с ума, да? Что он сказал?
Внезапный треск спугнул сумасшествие. Говоривший обернулся в сторону гостиной.
Муторное оцепенение отступало. Сердце бойко колотилось.
Говоривший встал из-за стола и направился на звук. Второй сделал то же самое.
– Что случилось?
– Часы упали.
– У нас были часы?
– Они не работали.
На полу около шкафа валялся круглый белый циферблат, рядом – осколки стекла. Короткая стрелка едва отползла от шести. Длинная – застряла на подступах к четырем.
Все столпились около шкафа. Инстинктивно. Ведь вместе лучше.
– Что ж, – снова начал парень и оглянулся на склоненные головы, – теперь это наш дом.
Раздалось робкое всхлипывание.
– Что нам делать? – спросил кто-то.
– Жить дальше.
– Как?
Скрипнуло кресло.
Ноги сами понесли к нему. Там, подогнув свои, сидела девушка. Которая вчера убежала наверх. Он присел на пол, облокотившись спиной на стену. Она подняла голову. Глаза были влажные, но она не вытерла их рукой. Из маленького рта вырвался неопределенный звук, отдаленно напоминающий выдох.
– Мне кажется, что у меня была семья.
Но голос изменил ей и взвинтился вверх. Девушка тихо откашлялась.
Эти пугливые и потерянные глаза. Бедняжка. Она бы не выжила без семьи.
– Была семья.
Фраза по буквам выползала из потрескавшихся губ. Они твердили ее, как мантру. Наверно, это действительно помогало.
– Возможно, и у меня была семья.
Глаза пробежались по комнате и замерли на разбитых часах.
Как просто – взять осколок побольше и перерезать себе вены, а затем проснуться от этого кошмара.
– Большая и дружная. Думаю, я сильно ее любил.
Нет, ни за что нельзя. Я должен остаться.
– И она меня любила. Твоя семья тоже тебя любила.
– Да?
– Точно.
Ее омраченное лицо немного преобразилось, губы искривились в жалком подобии улыбки. Ему тоже стало лучше. Начинаешь чувствовать себя живым человеком, когда рядом семья. Или хотя бы ее воспоминание.
– Может, с этим знанием нам будет легче жить дальше.
– Может быть.
Он огляделся. У валяющегося циферблата сидел говоривший. Вокруг не осталось никого.
Как забавно, что после его слов все разбежались. Испугались. Им еще рано.
Он задрал голову вверх и увидел грязное окно.
Через него хоть что-то видно?
Любопытство подняло тело. Все в пыли. Если прислониться, можно разглядеть деревья. И только. Сразу же зачесалось в носу. Чихнул.
– Будь здоров.
– Да, будь.
– Спасибо.
Ладонью он провел по стеклу: остался протяжный чистый след, пускающий в комнату немощные лучи светила.
Пыль на ладони была мягкой, как шелк. Глаза завороженно оглядывали каждую крупицу этой природной памяти. Пальцами другой руки он растер ее, точно припоминая что-то. Неявная ассоциация витала на языке, но не давалась. Улетела. Он обреченно поднял голову, заглядывая в очищенную полосу на стекле. Стряхнул руку и протер еще. И еще. И еще. Серая пыль скопилась по краям. Однако в окне виднелись только деревья.
Надо отмыть руки.
Он зашагал прямиком к раковине. Дернув кран, он спиной почувствовал, что кто-то сидит за столом. Кран прохрипел и изрыгнул ржавый поток.
До ушей донеслось противное трение. Обернулся. Говоривший резал боковину дверного проема ножиком. Влево-вправо. Влево-вправо.
– Две зарубки, два дня.
Одна над другой зияли глубокие насечки. Первые ступеньки бесконечной лестницы.
– В доме нет дров, а вчера перед сном было прохладно. Придется рубить.
Он развернулся и направился к выходу, попутно захватив с крючка первую попавшуюся куртку.
Из-за стола кто-то шумно подорвался.
– Я помогу, – мужской голос стянул куртку следом и исчез.
Кухня стала пустынной, и он впервые осмотрелся. Свисающая с потолка убогая лампочка едва давала свет. Тусклые лучи освещали неказистую столешницу, припертую к стене и снизу поддерживаемую убогими квадратными тумбами. На уровне головы висели прямоугольные шкафчики. Цвет невозможно было разобрать. Все было в пыли. Он провел рукой по дверце верхнего шкафчика.