Баки вытащил своё тело на берег невероятным усилием. Пояс и килт намокли и весили, казалось, с целую корову, тянули вниз. Он упал на песок на колени и завалился набок, затем перевернулся на спину. Небо над головой, совсем недавно безжизненно-серое, расцветало всеми яркими оттенками голубого и белого, через облака пробивалось солнце. Баки глубоко вдохнул и закрыл глаза.
Он не мог так поступить с ними обоими. Пускай он трус. Но… Друид не говорил ему ничего долгое время, только смотрел. Это все из-за тебя. Все, что случилось, из-за тебя. Я замаран из-за тебя. Я злился из-за тебя. Убивал из-за тебя. Я похоронил своего наставника из-за тебя. Я всё ещё тут из-за тебя. Каждый раз Баки читал это во взгляде, и хоть друид был костлявым мальчишкой, холод бежал у него по позвоночнику. Нет. Он не мог взять — и всё прекратить. Слишком много нитей, связавших их, притянувших к этой земле узлами, прибитых кольями для крепости. Пикты, его народ, пришёл в Дал-Риаду огнём и мечом, и знать, что с друидом что-то может случиться, если его не будет рядом, было в разы страшнее и хуже, чем думать, что он никогда к Баки не придет, не предложит себя всего без остатка.
И когда понимание этого утвердилось в голове, одно-единственное в центре пустоты, Баки выдохнул и открыл глаза.
И увидел обрыв, с которого он сверзился в озеро. Увидел на нём старую, корявую берёзу, крепкий ствол, которой чудом миновала его голова. Увидел кромку обрыва с пожухлой травой и друида, сидящего на самом краю и свесившего ноги вниз, друида, прикрытого ветвями с кое-где пожелтевшими листьями, словно рябым тканым покрывалом. Их взгляды встретились. Друид смотрел на него во все глаза, и глаза его были огромными и яркими, как живое осеннее небо. Баки сел, боясь потерять вдруг этот взгляд. А потом встал — и пошел. К нему, ближе, словно тянули веревкой. Сколько друид тут сидел? Все видел? Или самый конец?
— Я думал, ты решил утонуть. Чтобы наконец упокоиться. Я бы вытащил тебя и погреб по законам твоего народа, — сказал он тихо и очень отчётливо на странной смеси языков, когда Баки взобрался к нему на холм. Баки вобрал, понял каждое слово, всё так же глядя в глаза. И не мог сдержать спазм лица, по ощущениям напоминавший кривую полуулыбку. Такой хрупкий, такой красивый, такой страшный. Как сама жизнь.
— И голову бы мне отрезал? Чтобы я не вернулся с той стороны?
Я ведь вернусь, Баки думал об этом, но не сказал. Голос звучал хрипло. Горло драло, и немного кружилось всё вокруг, только Баки не отвлекался. Слушал. Ждал. Друид ничего не ответил, упрямо поджал губы. Потом встал с вороха жухлой травы, одернул хламиду и шагнул куда-то в сторону.
— Идём. Тебе нужен огонь. И мёд.
В другой раз Баки громко захохотал бы, ударил себя в грудь и сказал, что ему нужен эль и девка, чтобы отогрела собой его промерзшие насквозь яйца. Сейчас он просто пошел за друидом, мокрый и потерянный, безрукий, ступая след в след. Едва смотрел перед собой и бездумно вылавливал блики на светлых, взлохмаченных волосах и примятом пятачке на затылке, который говорил о том, как крепко и сладко друид спал совсем недавно.
— Не ходи больше к Ванде. Она может убить. Ты чужой тут, — сказал Стив, не оборачиваясь. Ветки сухо похрустывали под его обвязанными оленьей кожей ступнями.
Баки хотел усмехнуться ему в спину. Но потом вспомнил не целиком даже, а лишь тень того, что испытал на той мертвой поляне, и ком снова встал в его горле. Крайнее удовольствие. Крайний ужас. Он не собирался повторять. Смерть жила в чаще. Если друид мог с ней уживаться, то и Баки придется смириться с ней. Научиться.
— Не спросишь, что ведьма показала мне? — Баки раскрыл рот, когда ощутил, что снова может говорить. Хотел подпустить яда, задеть. — Я видел, что ведьма спит с трупом, обнимая его во сне. Там все провоняло мертвечиной.
Стив вдруг остановился и обернулся, и взгляд его был поражённым и печальным.
— Значит, не ушел. Я говорил ему уйти. Пока не поздно. Он не ушел…
Баки нахмурился. Стив отвернулся, неловко покачнувшись, и снова пошел вперёд. Только теперь медленнее и тяжелее, словно что-то начало тянуть его плечи вниз. Они шли и молчали долго, и Баки впервые не следил за тропинкой, пытаясь понять что-то из спутанных, коротких фраз Стива.
— Это был Петро. Ее брат-близнец. Ванда выпила его своим даром. Как пьет лес вокруг. Пьет любую жизнь, не умеет не пить. Никто не может быть рядом с ней долго. Петро мог. Но он тоже исчезал, просто слишком медленно. Истончался. Я говорил ему уйти. Но, значит, он не ушел, — Стив звучал горько, и говорил непривычно много, торопливо, мешая пиктские и кельтские слова, но Баки отчего-то всё понимал. — Не захотел оставлять. А Ванда не смогла отпустить. Вот почему она сошла с ума. Я не знал. Теперь не могу подойти близко, — он схватился за хламиду по центру груди. — Больно.
Баки не хотел, чтобы было больно. Грустная история ведьмы не особенно трогала его. Он лишь задумался о том, как ведьма жила в чаще с единственным человеком, кто мог быть с ней, и как сошла с ума, когда он ушел, когда не осталось больше, за что держаться. А ещё думал о том, как они жили в этой глуши одни, как спали обнаженные на одном ложе, как… Баки мотнул головой, отгоняя дурное видение пожелтевшей кости и полной девичьей груди.
— Петро иногда приходил ко мне с наставником. Раньше. Мы… говорили. Он охотился и рыбачил, я собирал травы. Ванда не может ничего добыть, все живое бежит от нее далеко. Она всегда ждёт, что принесёт охота. Люди всегда боялись её, даже когда она помогала. Петро не хватало общества людей. Он тосковал в лесу, тяготился и скучал по своей деревеньке. Я видел это в его глазах. Но они не могли по одному. Целое, поделенное надвое.
— Он тоже был друидом? — почему-то спросил Баки.
Стив шумно выдохнул.
— Скорее, охотником. Быстрым, как ветер. Мог что угодно поймать, хоть зайца, хоть птицу. Рыбу из воды доставал руками.
Баки кивнул, хоть Стив, упрямо идущий по самой чаще леса, не мог видеть. В голове рассказанное не укладывалось, и думать о ведьме и её брате-охотнике дальше не хотелось. Он всё одно возвращался в мыслях к широкому ложу и двум обнаженным телам — мёртвому и живому. Вместо этого он не мог смолчать:
— Когда ты нашёл меня, — начал он, — ведьма показывала мне тебя. Так по-настоящему. Словно ты пришел ко мне сам. Просил меня быть с тобой. И я взял тебя. Ты был таким, — Баки хотел бы сказать, передать как-то, но перехватило горло. — А потом ты достал лезвие и…
Друид остановился так резко, что Баки едва не налетел на него, оборвав фразу. Остановился и сжал свои худые костлявые кулаки, насупился.
— Ты уже забрал у меня всё, — глухо выдавил Стив, не оборачиваясь, словно тщательно выверяя каждое слово. — От меня не убудет, если возьмёшь немного больше. Я уже… всё одно весь грязный.
А потом он точно так же зашагал вперед. Тяжело, упрямо, не оборачиваясь. Каждый шаг был словно по кровящей ране — так Баки чувствовал его. Больно. Он стоял, ошарашенный, и пытался что-то понять. Его прокляли? Или позволили? Он не понимал. Ничего не понимал. Поднял взгляд от прелой земли, от веток, переломленных чужими ступнями, запутался в льняных волосах. Друид уходил всё дальше.
Уши у него горели алым.
Комментарий к 12. Нити притяжения
Друзья мои, я вас от всей души благодарю за комментарии и что вы читаете и ждёте. Спасибо!!! Я только вот вернулась в состояние, способное записывать, то бишь печатать, так что постараюсь радовать Риадой и Травой.
========== 13. Чёрной ночью Самхейна ==========
Дни тянулись за днями размеренно и спокойно, как лесные пауки тянут свои паутины: вопреки ветрам и звериным тропам, у них нет иных дел.
Баки занимался тем, что учился жить без руки. Не было задачи важнее, не было ничего, что ему следовало бы делать в хозяйстве у друида, в его маленьком и простом мире, и всё же он делал. Вламывался в установленный Стивом ход вещей, опережал, тренировался через собственную неуклюжесть и боль. Он носил воду из ближайшего ручья, чтобы наполнить размокшие деревянные бочки водой. Сами они наполнялись дождями не слишком охотно, осень стояла на редкость сухая. Словно вся влага вылилась в те страшные, ненастные ночи, давно оставшиеся позади. Баки колол дрова, с неприятным чувством тревоги понимая, что поленьев под навесом становится все меньше, и совсем скоро настанет тот день, когда ему придётся идти в лес, чтобы искать подходящие для сруба деревья. Рубить их. И как-то волочь до землянки. Баки отчаянно боялся где-то очень глубоко внутри себя, и каждый раз, когда думал об этом, у него потела ладонь. Он боялся, что не справится. Что не сможет сделать то, что раньше делал играючи, не задумываясь. Потому что даже колоть поленья на чурбаки было для него задачей высшей воинской концентрации и ловкости. Он был калекой — и чувствовал себя соответственно. Неуклюжим, неповоротливым медведем, для которого собственная мощь и вес были теперь помехой, а не преимуществом.