Даже добравшись до обжитой поляны, где над припорошенной белой крупицей берлогой вился тонкий дымок, он ещё долго ходил кругами. Думы внутри головы не хотели успокаиваться, сменяли друг друга так быстро, мелькали вспугнутыми птахами. Баки принёс воды из родника, подтянул дров поближе к пологу, и только после нырнул внутрь.
Друид всё так же лежал под своими шкурами, как и ранним утром. Баки видел его белобрысую макушку. А ещё он надсадно, хрипло дышал. И мысли внутри головы вдруг заглохли, вылетели все.
Баки подскочил к шкурам, наклонился ниже, слушая чужое дыхание. Не сразу, но, решившись, положил ладонь на лоб — так делала его мать в детстве, когда он однажды тяжело заболел. И отдёрнул руку. Потому что Стив был горячим. Горяченным настолько, что на миг стало страшно. Совсем быстро промелькнула мысль, что всё правильно. Так будет лучше для всех — чтобы друид заболел и уже не очухался после этой зимы. Тогда Баки смог бы уйти отсюда, не чувствуя этой тяжести в груди. Словно сами боги помогают ему. И сразу после этой мысли Баки с силой сжал кулак и вогнал себе в ладонь ногти. Забегал глазами по берлоге, нашёл деревянный черпачок и зачерпнул ледяной воды. Кое-как приподнял друида, впавшего в беспамятство, и начал поить. Тот глотал через два раза на третий, и его рубашка у горла тут же вымокла от пролившейся воды. Под белой тонкой кожей на шее часто-часто билась жилка.
— Да что же это… — прошептал Баки. Он осел рядом со Стивом, не двигаясь, и никак не получалось собраться, понять, что же ему делать.
— Ещё, — вдруг слабо-слабо донеслось до него. — Пить.
Он тут же подскочил на ноги и вернулся к друиду с полным черпаком воды. Поил его и наклонялся низко, чтобы услышать самое тихое слово. Чтобы не пропустить ничего.
— Завари… лист малины, — наконец, выхрипел Стив и тут же глубоко, надсадно раскашлялся, снова падая в небытие, расслабляясь в руках Баки.
Пришлось уложить его обратно под шкуры, подоткнуть со всех сторон и начинать поиски малинового листа. Хорошо ещё, что друид не задал задание посложнее. Уж лист малины он знал. Вот только найти его среди десятков похожих друг на друга пучков под потолком было непросто.
Настой только закипел, когда Стива вдруг затрясло крупной дрожью. Бессознательный, он начал тихонько поскуливать.
— Холодно… Так холодно, — едва слышно шептал он, скрючиваясь, сворачиваясь в морскую раковину под тяжелыми шкурами.
Баки тут же укрыл его своей, третьей. Тот затих всего на миг, и снова принялся трястись. Смотреть на это Баки не мог, старательно отводя глаза, разглядывая огонь. Противоречивое боролось внутри него. Что-то очень тихо шептало, что он должен уйти и оставить всё как есть, на волю богов. Слушать этот шёпот было невозможно гадко, до явной горечи на языке. Остудив отвар малины, он, как смог, напоил Стива, снова замочив ему рубаху. После, не в силах больше смотреть на дрожащую кучу шкур, Баки тяжело вздохнул и начал раздеваться. Снял всё, оставшись нагишом. И осторожно, словно лез в гадючье логово, подлёг с краю на ложе Стива, ближе к стене. Медленно оттеснил его с середины к огню очага, закрыл глаза ненадолго и поднял шкуры. Стив дрожал, и длинная его рубаха задралась, кое-где облепив влажное тело и обнажив бледные бёдра с острыми тазовыми косточками. Баки тяжело сглотнул вязкую слюну. И, сделав усилие, порвал рубаху от горла вниз, чтобы поскорее снять её со Стива. Откинув тряпку в сторону, резко прижался кожей к коже, обнимая рукой и втискивая в себя, неловко накрывая сверху шкурами — ждать, пока дрожь не утихнет.
Он лежал, прижимая к себе друида со всего своего отчаяния, что теперь захлёстывало с головой. Лежал и слушал хриплое дыхание, редко вырывающийся скулёж и пока ещё тихие вздохи ветра за шкурой. Он выискал взглядом щербатый глиняный горшок, куда, решил, они оба будут справлять нужду. Выпростал из-под шкур руку и подтянул его поближе, поставил недалеко над головой. Плоть его предала сразу, как только они с друидом соприкоснулись, как только его жар начал перетекать внутрь тела. Затвердела и встала, лишая любых иллюзий о собственной выдержке. Он не выдерживал. Он оказывался слаб и проигрывал друиду, даже беспамятному, мечущемуся в бреду. Но сейчас это не имело никакого значения. Он чувствовал, как туго свернулся жар внизу живота, но закрыл его словно печной заслонкой и отодвинул подальше. Стив тонкими костлявыми пальцами вцепился в его руку.
Сквозь встрёпанные светлые пряди на макушке друида Баки смотрел на потрескивающий в очаге огонь. Золотой, красноватый, иногда с прозрачной синеватой сердцевиной. Баки по наитию вдохнул глубже, прижался носом и ясно ощутил, что волосы Стива пахнут горькой полынью.
========== 15. Ведьмино молоко ==========
И не было в его жизни никакой цели, никакой дороги. Всё, о чём он просил когда-то у жертвенного алтаря в подвале отцовского замка, становясь сильным, становясь мужчиной и воином своего клана, он упустил. Или не имел вовсе. Всё, что не было ему нужно, чего он не чаял и не звал — пришло и навалилось неподъёмной тяжестью.
Баки представлял, как тяжел труд знахаря и травника, выхаживающего тяжёлых больных. Он сам когда-то сидел у лежанок своих соратников, подранных на поле битвы или на охоте, и менял заскорузлые от крови повязки, видел загноившиеся раны, слышал стоны, бредовые речи и ругань. Но ни разу он не видел такого тихого и обречённого болящего, как Стив. Тот таял, как свеча, замотанный в две шкуры, надсадно всхрапывал и тяжело дышал, зрачки его под тонкими, восково-белыми веками порой страшно бегали, словно там, где-то далеко в своём недобром сне Стиву открывалось что-то невиданное, и он боялся упустить хоть малейшую часть целого. Он не стонал и не бредил. Порой его, чересчур горячего, трясло лихорадкой, порой он замирал и покрывался испариной — но никогда маленький друид не стонал.
Под вечер следующего дня Баки, сваривший заячьей похлёбки и кое-как вливший между сухих губ друида несколько ложек бульона, понял, что дело чёрное. У него нюх был на смерть, и сейчас та ходила вокруг землянки, тихо, глухо постукивая костлявыми пятками о вымороженную землю. Баки умел ходить за больным, когда ясно было, что делать, когда приготовлены снадобья и чистые тряпицы, когда всей работы — влить в безвольный рот тёплую похлёбку или травяной отвар. Но сейчас всё было по-другому. Баки не знал, что ему делать, чтобы не отправить друида к праотцам. Заваренных малиновых и мятных листьев было мало, а заговаривать и настаивать зелья Баки не умел. Он уже был готов завыть, лишь бы уйти от давящей тишины и одиночества, лишь бы хоть как-то излить свой дикий, первобытный страх: Стив, маленький друид, остался последним камнем на обрыве, за который он держался своей уцелевшей рукой. Держался из последних сил, до крови царапая пальцы и сдирая ногти. Он держался, потому что знал: не просил жизни, но ему дали. А то, что даётся свыше, нельзя ведь просто взять и отпустить, потерять, даже не поняв — зачем ему это всё?
В его жизни не было смысла, но теплилась надежда, пока Стив дышал, пока нуждался в нём — возможно, он просто ещё не понял чего-то, не увидел важного. Зато почувствовал растущую уверенность: пока Стив был тут, с ним, он не смог бы оставить его. И навредить не мог, умышленно не помогая, не ухаживая, не меняя грязные тряпки из-под него на чистые, оставляя барахтаться и дрожать в собственных нечистотах. Не мог не кормить, не мог не вливать по капле простые настои, словно боги, что присматривают за ними, могли протянуть свою руку оттуда, сверху, и дать ему увесистый подзатыльник. Баки боялся не немилости богов. Страх этот — за Стива и за себя — питал его силами двигаться. Пытаться делать хоть что-то.