С горем пополам подняли его на ноги, палку Баки не оставил — держал в руке, опирался. Стив же поднырнул под огрызок плеча, обнял за пояс, и хват его чувствовался сильно и тепло, надёжно. Так они и пошли, медленно, неуклюже качаясь из стороны в сторону. Волчата забегали вперёд и возвращались, вели их к берлоге. До которой, к удивлению Баки, оказалось рукой подать. Просто он раньше этой стороной леса не ходил и не возвращался, вот и запутался, ослеп от боли.
На поляне все было так же, как и утром. Натоптано сильно, где Баки красовался, танцевал с топором. Очаг ещё тлел, исходя дымком. Они ввалились в берлогу, едва не сорвав полог. Баки сам заполз на свою шкуру и, глубоко вздохнув, медленно выдохнул. Как же хорошо, спокойно. Нога ныла и болела так же сильно, распухла почти вдвое, но сейчас Баки чувствовал себя совершенно замечательно — дома, под присмотром и заботой, которая расползалась от друида тёплыми волнами.
Он сразу засуетился, подкинул поленьев в очаг, принес горящих углей с улицы, загремел глиняными горшками, зашуршал травами — Баки наблюдал за ним из-под опущенных ресниц, прикрыв глаза.
Воздух запах терпко и чуть горько, и это выгнало волчат на улицу, запах им явно не нравился. Стив сел рядом и отер ему мокрой тряпицей лицо, шею, руку, перешёл к бедрами ногам. Пока развязывал намотки, Баки лежал и млел от войска мурашек, что перебегали туда-сюда по его коже от прохладных прикосновений. Даже свежая волна боли, что омыла его, когда Стив освободил опухшую щиколотку от намотанной кожи, не отвлекла от удовольствия этих прикосновений. Стив касался осторожно и трепетно, порой больно, порой незаметно, но когда Баки почувствовал, что кровь начинает приливать к паху, посильнее прикусил себе губу и застонал.
— Больно, знаю, — тихо подтвердил Стив. — Не сломал, но сильно растянул, ещё и наступал… Это даже хуже, чем сломать… До следующего полнолуния не ходить тебе в лес, — сказал, как отрезал, и отвернулся, что-то мешая в своем горшке. Баки, готовый поспорить, не решился открыть рот. Зачем сердить своего ведуна? Пусть делает, что надобно, а там разберутся.
Потом друид принес мокрые ледяные тряпки и обложил ими опухшее место. Менял их, нагревшиеся от тепла тела, несколько раз, а тем временем что-то помешивал дурнопахнущее в горшочке, подсыпая те и другие травы. Запах с едко-горького вдруг сменился приятным, еловым, и Баки с удовольствием втянул его носом.
Кивнув сам себе, друид снял горшок с углей и намазал бурую кашу на мокрую холстину.
— Сейчас остынет, и замотаю ногу. Завтра сменим, посмотрим, не сойдёт ли отёк.
Баки кивнул. Потянулся за рукой Стива и, перемазанную в чём-то, грязную, взял в свою руку, притянул к губам и благодарно поцеловал.
— Курочку бы ощипать, да в угли, пока не прогорели, — мечтательно протянул Баки.
Стив тихо хмыкнул и мягко высвободил свои пальцы:
— Я забыл её подвесить выше. Волчата уже не дали ей пропасть. Ну, хоть заяц остался. Хороший заяц, на пару дней хватит.
Баки выругался, а потом рассмеялся. Неразумное зверьё. Но любимое.
— Надо же ещё крупы выменять, — Баки сухо сглотнул, потому что Стив принялся от больной лодыжки касаться выше, то ли разминая ногу, то ли ощупывая, то ли решив убить его без ножа. Забытое желание вскипало ключом от каждого касания, что друид оставлял все выше и выше, пока не добрался колена и пореза, что Баки нанёс сам себе… Погладил ранку так нежно, что член сразу встал, как копьё, оттопорщив складку килта. Друид словно и не замечал этого, ни хрипа Баки, забираясь руками выше под подол ткани, разминая сведённые судорогой удовольствия мышцы. Наконец, прикусив губу, Стив резким движением откинул ткань килта Баки на живот и посмотрел в глаза.
Баки весь был сейчас как на ладони — густо волосатый лобок и налитой член с тяжёлыми яйцами. Стив словно боялся смотреть вниз, а Баки, все это время стоящий на локте, от взгляда друида совсем сгорел — упал назад, на шкуры, и простонал:
— Это все из-за тебя. Потому что ты трогаешь. Ни боли не чувствую, ничего, только как ты трогаешь. Больше жизни тебя хочу, — прошептал Баки. — Весь я — для тебя. Что хочешь со мной делай. Хочешь, режь, хочешь, шей. Только не оставляй.
Баки почувствовал вдруг, как на член легла прохладная ладонь. Тут же поймал её в свою руку, накрыл сверху и сжал покрепче, невольно толкнувшись в тесноту.
Стив тут же вырвался из хватки, но Баки уж распахнул глаза и увидел: закушенную губу, горящие щёки и пылающие уши друида. Глаза, недавно светлые и льдистые, налились темной синевой неба.
— Сколько ты будешь бояться? — глухо спросил Баки, не ожидая ответа.
Друид принялся заматывать ногу холстинами с остывшей мазью. Его руки чуть дрожали, он старался не смотреть наверх, где Баки ладонью прикрыл стоящую плоть.
— Я не боюсь, — сказал он вдруг, остановившись. — Я не могу.
========== 24. Сложно и просто ==========
Баки в который раз выдернул толстое, увесистое деревянное копьё из трухлявого ствола. Тяжело выдохнул, стёр текущий по виску пот о плечо с культёй. Уже который день он уходил в лес тренироваться, и который день не оставляла его смутная тревога. А Стив… друид ничем не помогал ему. Он сбегал — так понял Баки, когда, живя бок о бок, он стал пересекаться с ним на поляне и в землянке всё меньше. Нет, конечно, у друида началась весенняя пора, и едва полезла из жирной влажной земли зелень, а на ветках набухли почки, он выбирался из-под полога ни свет ни заря и отправлялся собирать, сушить, заготавливать — делать то, что, видимо, и должен был делать настоящий друид, к которому приходили за снадобьями от хворей из ближайших поселений. К Стиву приходили — пускай не часто, но и не так, чтобы совсем оставили их в покое, как бы хмуро и сердито Баки не встречал гостей. И всё одно ему казалось, что Стив сбегает. Утром его лежанка была пуста, хоть и хранила ещё остатки тепла тела. А когда Баки без сил заваливался спать, Стив ещё вываривал что-то в котле, разливал по глиняным горшкам и бутылкам, запечатывал воском или растягивал свежий пузырь, закрывая горлышко. Он трудился так усердно, что Баки диву давался — откуда в этом тщедушном теле столько неутомимости и силы? Столько желания делать что-то для других, делать так много? Не для них ведь он собирает целые котомки смолянистых почек, первых яблоневых цветков, скрученных, едва проклюнувшихся листьев папоротника.
В одно утро Баки понял, что и у него есть дела. Время от рассвета до заката солнца пролетало так быстро. Нужно было справить новое деревянное корыто, починить расшатавшийся за зиму нужник, укрепить в паре мест пологие стены землянки. Опять же, его идея с большой охотой на оленей не давала покоя. Он нашёл подходящую породу молодой поросли, крепкую, достаточно плотную древесину — и нарубил себе увесистых кольев. Долго обтёсывал их от коры, заострял, а потом ходил на свою поляну тренировать броски. Как же это было тяжело! Без руки всё стало чувствоваться по-иному. Баки заваливало на бок и заносило от невыверенного размаха, копьё улетало вовсе в непонятную сторону. Баки сердился и рычал как медведь, потрясая кулаком, пугая птиц и мелкое зверьё. Одна только Хмага как ни в чём не бывало продолжала дремать под кустом ольховника, лишь только ненадолго повернув в его сторону мохнатое ухо. Совсем недавно на окраину леса пришли олени — и остались там, облюбовав редкий осинник. Увидев их однажды, Баки загорелся от мысли метнуть копьё в самца. Он бы не стал трогать самок, те уже были тяжелы и ждали оленят, без устали поедая молодую зелень. Баки же мечтал проредить стадо на пару-тройку голов. Не страшно, народятся новые. Зато они со Стивом надолго смогут забыть о голоде, что накатывал на них порой после долгой выматывающей зимы.
Пока он метал копьё в старое дерево, подросшая волчица лениво развалилась в кустах, залитых уже тёплым солнечным светом, — то ли прячась от лучей, то ли греясь в них. Изредка она приоткрывала жёлтый глаз, но даже не думала поднимать морду. Обычно Хмага оставалась со Стивом и ходила за ним по пятам, но потом, в конец оголодавшая, пристраивалась за Баки и шла след в след с братом проверять силки, выскуливая для себя подачку — и, конечно, Баки их не обижал.