Стив закатил глаза и стонал в голос. Над его распахнутым ртом, над верхней губой, блестели маленькие росинки пота. Рот, влажный, бархатный, манил Баки, но смотреть сейчас хотелось больше, чем целовать — и Баки смотрел, чувствуя, как накатывает всё сильнее. Член Стива тёрся меж их животами, твёрдый и горячий, как уголёк, как вдруг Стив шумно выдохнул и весь стиснулся, пережидая свою смерть — и новую жизнь, следующую за ней по пятам. Баки сам не мог больше терпеть — выплеснулся, пережидая отголоски сокрушающего удовольствия и слабой боли в затылке. Сейчас он понять не мог, что на него нашло. Но никакого чувства, что он сделал неправильное, не было. Только счастье от произошедшего и удовольствие, ещё не отпустившее до конца.
— И всё же, — сказал Баки, когда дыхание выровнялось, и он выскользнул из тела Стива, разваливаясь на спине с ним рядом, бездумно лаская рукой волосы на макушке, — зря мы не взяли волокушу сразу. Сейчас идти придётся.
— Я сбегаю, — хмыкнул Стив. — Невелика беда.
А потом повернул голову и долго-долго смотрел на него, — Баки чувствовал этот взгляд, дыхание на своей щеке, но не решался открыть глаза. Он и сам любил порой вот так, тихо и незаметно смотреть на Стива. И когда он делал это, в груди разливалось тепло, наполняло его и распирало изнутри — хоть беги в ночь, разводи огонь и танцуй вокруг древним диким духом, потому что так много всего чувствуешь, что и не вынести простому смертному.
Дни шли за днями, а забот не убавлялось. Добытых оленей нужно было освежевать и разделать, осторожно снять кожу — и довести её до ума, чтобы сшить на зиму новые накидки. Мяса было много, погода стояла тёплая, и Баки без устали засаливал, коптил и вялил тонкие длинные мясные ленты — а Стив помогал ему во всём, когда не был занят своим делом.
В день, когда с мясом было покончено, а шкуры оставалось ещё долго выделывать и доводить до ума, Баки жаловался на свой разбитый затылок. На что Стив только хитро ухмыльнулся — и исчез в землянке. Вышел он оттуда с небольшим — с коровью голову — бочонком на плече. Баки удивился — вроде, не раз заглядывал в их погребок, а такого там не видел.
— Что это?
— Отпразднуем! — всё так же хитро улыбаясь, заявил Стив. — И вылечим, наконец, твою голову. Чтобы больше не болела.
Баки смотрел на довольного Стива с интересом — и неверием. И всё же с затаённой надеждой: бочонок выглядел многообещающе. С пьяными напитками у друида было не густо, считай — никак. А выпить порой хотелось. И чем же сейчас — не повод? Баки подошёл ближе и помог держать приятно тяжёлый бочонок, пока Стив ловко выбивал из него посаженную на пчелиный воск пробку. Как только из горла выплеснулось немного пенного, у Баки потекли слюни. Их обоих окутал густой медвяно-травяной дух, а Стив с гордостью заявил:
— Вересковый мёд. То, зачем вы на самом деле пришли в Дал-Риаду. А не за землями и богатством, — едко добавил он.
Баки даже не знал, что и сказать. Пока был военачальником в походе, не раз он слышал про вересковый мёд. Мол, что он даже и мёртвого поднимет. А уж какие недуги исцеляет! Не верил, конечно, ни единому слову — мало ли о чём уставшие воины толкуют у костров после выматывающего дневного перехода. Но когда своими глазами увидел, как один из военачальников изловил семью местных и выспрашивал у них про вересковый мёд, а те ни слова не сказали, за что он их всех перевешал, — тогда запомнил. И понять не мог, как забыл и не спросил у Стива раньше. Наверное, лицо его было красноречивее некуда, потому что Стив лишь посмеивался над ним, делая глоток за глотком.
— Присоединишься? — подзуживал он его. — Я оставляю себе только один бочонок, остальное делаю на обмен и продажу. Да и не много выходит. Не всегда могу найти достаточно дикого мёда. Идти за ним далеко, на север, за вересковые пустоши.
— И не жалко такую драгоценность зазря переводить? — по-доброму поддел он Стива, любуясь на тонкое тело, ловкие руки, так легко удерживавшие бочонок, и золотистый загар, успевший схватиться на коже.
Стив чуть не поперхнулся. Утёр рот и сказал, чуть смутившись:
— Так… ведь принято? Первый месяц омывают мёдом, второй — горюн-травой, третий выпаривают сухой или свежей берёзой, четвёртый…
И тут Баки понял, наконец. Верескового мёда в их землях не делали, конечно, но всегда выкатывали бочки мёда, как молодые месяц проживут. Оттого и прозвали — медовый месяц. Остальные-то редко кто соблюдал. Горюн-траву ещё поди добудь.
Баки подался и сгрёб Стива в медвежьем объятии, зацеловал, куда придётся — как только тот бочонок не выронили? Видать, крепко Стив его держал. Счастье, что Баки чувствовал внутри, распирало его и едва не рвало на клочки. Он всё никак не мог привыкнуть и поверить, что они теперь — одно целое.
— Так что? Попробуешь? Или боишься, что полыни подложил? Могу тебе сверху на больное место полить, — задорно смеялся Стив.
И Баки попробовал пару глотков. И ещё немного. И снова несколько… пока не почувствовал себя так легко и славно, будто он вот-вот оторвётся от земли и полетит, подобно бабочке. Пенный мёд был густым, терпко-сладким, с невозможно приятным, чарующим горькотравным послевкусием. Баки пил и не мог насладиться, пока Стив воинственно не отобрал у него бочонок, выпивая своё и немного проливая на лейне. Они не успокоились, пока не прикончили мёд до конца… и что тут началось! Баки, если начистоту, плохо помнил. Но так хорошо и беззаботно он себя никогда не чувствовал. Словно они со Стивом снова стали детьми — носились полуголые, а потом и вовсе голые по поляне, кололи дрова, собирали букеты цветов и плели венки для волчат, дурачились, сидели у огня, наслаждаясь теплом и покоем в объятиях друг друга. Ночью, кажется, прыгали через костёр и даже поспорили, кто сможет по темноте дойти к Ванде. Баки точно помнил, что дошли. Вот только та с порога дала им от ворот поворот — мол, проспитесь сначала, а с утра приходите, тогда и будем разговоры разговаривать. Так они и ушли, не добившись её компании. Поутру Баки еле-еле себя добудился, с трудом вспоминая, как им пришлось возвращаться назад по тёмному лесу, да и лежали они со Стивом странно: на одном ложе, и Стив посапывал поперёк него, крепко обнимая, словно Баки нёс-нёс его на руках, да под самый конец сомлел, хорошо, что лежанка под спиной оказалась. Баки тихонько фыркнул, запуская пятерню в лохматые и торчащие волосы Стива. В них запутались остатки пожухлого венка и несколько еловых иголочек — память о лесе Ванды. Почему-то, после Драконьих Зубов он не мог уже называть её Алой Ведьмой. Что-то между ними всеми поменялось. Неуловимо, но прочно стало другим. Что-то произошло с ними, и всего за одну смену луны они стали чувствовать друг друга так хорошо, что порой Баки стоило лишь подумать, как Стив уже подхватывал. И наоборот. Стиву было достаточно посмотреть, как Баки схватывал на лету. Ощущение это немного пугало, но удовольствия, всё же, приносило больше.
Тем же вечером, закончив распяливать на просушку последнюю шкуру, вымазанные в дубильном растворе с ног до головы, они ушли мыться к лесному озеру. Берёза-плакальщица стояла на своём крутом бережку, покачивая плетьми длинных веток, они плескались на своём, пологом. Стив уже закончил, Баки же стоял и задумчиво тёр себя пучком пахучей травы, что дал ему Стив. Как вдруг тот подкрался к нему сзади и прижался обнажённым телом к обнажённому. У Баки сразу соски встали, и озноб прошёл по коже — не от прохлады пролетевшего ветерка. Крепкое, тонкое тело Стива было сильным и тёплым, все мысли стремительно потянулись прочь из головы. Прижавшись к спине теснее, Стив отобрал у него траву и принялся тереть сзади — шею, руки и плечи, всю спину сверху донизу, а после, совсем уж бесстыдно — его зад. Баки не понял, как то вышло, но Стив сгрёб в ладонь его мошонку, поперекатывал в пальцах, прежде чем отпустить, и принялся медленно, но очень уверенно ласкать член. Баки глянул, как Стив застыл перед ним на коленях, как алым горят его уши и щёки, от вида этого закусил губу и прикрыл глаза. Ещё миг назад он видел, как в вечерних сумерках проступают на небе первые неясные точечки звёзд, и вдруг — блаженная темнота, заостряющая его ощущения до невозможности терпеть.