Перевалив через Яйлу — главный горный хребет Крыма, — спустились в Байдарскую долину.
К Георгиевскому монастырю подъехали засветло. Древняя маленькая обитель примостилась на уступе скалы высоко над морем. Домик настоятеля, несколько келий, прилепившихся к горе. Над ними тёмные провалы полуосыпавшихся пещер — жилища прежних отшельников… Службу монахи справляли в небольшой церкви, золотой крест которой был виден издалека. Все строения соединяла узкая, высеченная в скале терраса с ветхими перилами. Она висела над бездной. С неё можно было любоваться морем, прибрежными утёсами и скалами, о которые с яростью разбивались волны.
От монастыря к морю вела крутая лестница, тоже вырубленная в скале.
«Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление», — рассказывал Пушкин.
Заночевали в монастыре. Утром неподалёку на мысе Феолент осмотрели древние развалины. «Тут же видел я баснословные развалины храма Дианы…» Развалины считались остатками храма богини луны, покровительницы охоты — Дианы, которая у греков звалась Артемидой. С этим храмом связывали миф об Ифигении. Пушкин помнил его ещё с лицейских времён. В предании говорилось, что Ифигения была дочерью царя Агамемнона — предводителя греческого войска в Троянской войне. Агамемнон на охоте застрелил священную лань Артемиды. Разгневанная богиня мешала грекам плыть к Трое. Чтобы умилостивить Артемиду, Агамемнон решил принести ей в жертву свою дочь Ифигению. Но на жертвенном алтаре богиня подменила девушку ланью и, окутав Ифигению облаком, перенесла её в Тавриду, где сделала жрицей в своём храме. По обычаям тавров все чужеземцы, потерпевшие кораблекрушение и попавшие в их страну, приносились в жертву Артемиде. Такая же участь ждала и брата Ифигении — Ореста, и его друга Пилада. Не узнав сперва брата, Ифигения всё же сжалилась над прекрасными юношами, пообещала спасти одного из них, предоставив им самим решить, кто станет жертвой. Тут-то и проявилось всё благородство Ореста и Пилада, их великодушие, их взаимная привязанность: каждый стремился пожертвовать собою, чтобы спасти друга…
«Баснословные развалины» остались позади. Впереди лежала ещё одна нелёгкая горная дорога, ведущая во «дворец в саду» — Бахчисарай.
«Я посетил Бахчисарая в забвеньи дремлющий дворец»
Бахчисарай открылся с вершины высокого утёса. Он лежал далеко внизу, в глубокой впадине между двух гор, образуя пёстрый амфитеатр, который омывала узкая речка Чурук-Су.
Бахчисарай… Недавняя столица крымских ханов, потомков татар-завоевателей. Разбойничье гнездо, откуда крымские ханы, подвластные Турции, совершали набеги на русские земли, Украину, Польшу — убивали, грабили, сжигали селения, угоняли скот, уводили в полон тысячи жителей, связав их крепкими сыромятными ремнями.
Сочная зелень садов, ярко-голубое, как восточная лазурь, небо, круглые купола мечетей, стройные очертания белых минаретов и тёмных тополей…
Приблизившись к городу, увидели его своеобразие: среди садов и тополей теснились подслеповатые домики из глины, щебня, дикого камня. Они стояли уступами, начиная от скал и спускаясь в долину на берега Чурук-Су, составляли узкие, извилистые переулки и улочки, стиснутые глухими стенами.
Блеск Бахчисарая: оживление, шум, пёстро одетые всадники на резвых конях, бряцание оружия, воинственные клики, караваны верблюдов, иноземные послы — всё миновало, ушло в прошлое. Заштатный городок Таврической губернии — Бахчисарай был дремотно тих. Лишь время от времени тишину нарушали резкие голоса муэдзинов, которые, стоя на минаретах, призывали правоверных к молитве.
Несколько большей живостью отличалась в будние дни узкая, длинная главная улица, мощённая неровными камнями. Она шла от въездных ворот до ханского дворца — Хан-Сарая. По обеим сторонам её стояли татарские лавочки. Здесь были и кофейни, и постоялые дворы, называемые ханами, и цирюльни, и кузницы. В лавочках торговали всякой всячиной, начиная от обуви и блестящих стальных ножей и кончая снедью и фруктами. Причём лавочки эти не имели дверей — только проёмы. Продавец находился внутри, а покупатель на улице, снаружи. На ночь проёмы закрывались крышками на петлях, которые днём откидывались наверх.
Обувь и ножи изготовляли тут же. И всякий мог видеть, как, сидя с поджатыми ногами на широкой скамье в своём домике, башмачник шьёт сапоги и туфли из мягкой козловой кожи — сафьяна, окрашенного в яркие цвета, а кузнец, стоя у вертящегося каменного колеса, шлифует и точит ножи, обдавая себе бороду тучей искр.