Даже командир 6-го корпуса, куда входила дивизия Орлова, генерал Сабанеев, ревностный служака и отнюдь не вольнодумец, и тот сетовал: «Не могу равнодушно видеть уныние и изнурение войск русских, измученных бесконечным и беспрерывным учением, примеркой и переделкой амуниции и проч.
Ученье день и ночь, даже со свечами. Солдаты не имеют ни минуты отдохновения. Оттого побеги, оттого смертность».
Больше всего солдат бежало как раз из 16-й дивизии.
Приняв командование и объездив полки, Орлов издал приказ и строго-настрого распорядился прочитать его солдатам.
В приказе писал, что видит причину побегов в полуголодном существовании солдат (их обворовывают) и в зверском с ними обращении.
«Я почитаю великим злодеем того офицера, — говорилось в приказе, — который, следуя внушению слепой ярости… употребляет вверенную ему власть на истязание солдат».
Уважать солдат, заботиться о них, просвещать их, готовить из них соратников для великого дела…
— Я сам почитаю себе честного солдата другом и братом, — заявлял Орлов. Молодые офицеры слушали его как оракула.
Пушкину вспоминался Петербург, бурные собрания у Никиты Муравьёва и у Ильи Долгорукова. Те же пылкие речи, страстное желание свободы.
Но было здесь и другое: большая решительность, готовность действовать. Незамедлительно, тотчас же.
«Пишу тебе у Рейна, — сообщал Пушкин Вяземскому… — Он тебе кланяется и занят ужасно сургучом. Прибавление. Орлов велел тебе сказать, что он делает палки сургучные, а палки в дивизии своей уничтожил».
«Теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых»
В начале ноября 1820 года, когда генерал Орлов отправился по долгу службы инспектировать пограничные укрепления на Пруте и Дунае, в его кишинёвском доме остались два брата Давыдовы — Александр Львович и Василий Львович. Они ненадолго приехали в Кишинёв с Украины из своего имения Каменка.
Давыдовы приходились братьями по матери генералу Раевскому. Оба были военными в отставке.
Благодаря Давыдовым жизнь в доме Орлова и в его отсутствие не замирала. Они здесь хозяйничали, принимали гостей, радушно кормили их отменными обедами.
У Орлова с Давыдовыми познакомился Пушкин.
Собираясь обратно в Каменку, братья пригласили Пушкина ехать вместе с ними и у них погостить.
Увидеть новые места, пожить на Украине… Правда, поздняя осень не лучшее время года для такого путешествия, но Пушкин — «искатель новых впечатлений» — охотно согласился. Поездка была для него тем более заманчива, что в Каменку ждали Раевских — генерала и его старшего сына. Снисходительный Инзов не стал препятствовать.
И снова дорога. И снова — в путь.
Большое, богатое имение Каменка в Чигиринском повете, то есть уезде Киевской губернии, принадлежало престарелой Екатерине Николаевне Давыдовой — матери генерала Раевского и братьев Давыдовых.
В дороге находились три дня. К усадьбе подъехали через большое село, которое в это время года глядело уныло: обнажённые сады, посеревшие от осенних дождей мазанки, размытая, грязная дорога.
Великолепная барская усадьба Каменка, разделённая надвое проезжей дорогой, раскинулась на высоком берегу Тясмина. Просторный господский дом и другие строения стояли среди сада, спускавшегося к реке. Недалеко от усадьбы берега Тясмина сближались, образуя нависшие над водой каменные утёсы. От них и пошло название Каменка.
«Увядшие равнины», «дремлющий залив», «чёрных скал вершины» — такой увидел Пушкин осеннюю Каменку.
Хозяйка Каменки Екатерина Николаевна жила на старинный лад — широко и хлебосольно, с воспитанниками и воспитанницами, приживалами и приживалками, толпой слуг, управляемых важным дворецким, со всевозможными барскими затеями, крепостными музыкантами и певчими, с пальбой из пушек, иллюминацией и фейерверком в достопамятные дни. Сама Екатерина Николаевна, два её сына — старший со своим семейством и младший холостой — жили в Каменке постоянно.
Братья Давыдовы были очень разные. Старший, сорокасемилетний отставной генерал Александр Львович, любитель вкусно поесть и весело пожить, всю страсть души отдавал гастрономии. Человек ординарный и, в сущности, ничтожный, он щеголял перед равными аристократичностью манер, зато с «низшими» являл себя самодуром и грубияном.