Тайное общество готовило восстание. Нужен был руководитель. Сперва обратились к графу Каподистрии. Грек-патриот, русский министр, человек значительный, всеми уважаемый, пользующийся расположением царя. Но Каподистрия отказался. Он считал, что греки не готовы к восстанию.
Тогда обратились к Александру Ипсиланти. Хоть он ещё молод, но боевой генерал, храбро сражавшийся в рядах русской армии, имеет военный опыт. Ипсиланти согласился возглавить «Этерию». Своё решение начать не в Греции, а в Молдавии, объяснял он так: «Мои приметы были даны во все части Греции и меня подстерегали как на Адриатике, так и на Чёрном море и в Архипелаге. Вот причины, вынудившие меня начать в этой стране».
Восстание, или этерия, как его попросту называли, сперва началось в Молдавии, а вскоре и на юге Греции — в Морее, на полуострове Пелопонесе, и оттуда распространилось на всю страну.
Своё письмо к Давыдову Пушкин кончал словами: «Важный вопрос: что станет делать Россия».
Греки и все им сочувствующие надеялись, что Россия окажет помощь этерии. Но получилось иначе.
Начав свой поход, Ипсиланти обратился с письмом к царю.
Александр I находился в это время на конгрессе в Лайбахе и пребывал не в лучшем настроении. Там его и застало письмо Ипсиланти.
Прочитав его, царь был возмущён и напуган. Бесконечная цепь революций в Европе, восстание Семёновского полка в Петербурге, а тут ещё и греки!
«Этот безумец, который, вероятно, и сам погибнет и вовлечёт в свою гибель много жертв, — писал царь об Ипсиланти министру Голицыну, — у них нет ни пушек, ни средств, и вполне правдоподобно, что их раздавят. Нет сомнения, что толчок этому повстанческому движению был дан тем же центральным управляющим парижским комитетом… Ипсиланти в письме ко мне открыто заявляет, что он принадлежит к тайному обществу, основанному с целью освобождения и возрождения Греции. Но все тайные общества в конечном счёте приводят к парижскому центральному комитету».
Хитрый, лицемерный, Александр верил, или притворялся, что верит, будто всеми революциями в Европе заправляет какой-то мифический парижский комитет.
Не желая ссориться с Австрией и Англией, а также и по ряду других соображений, Александр побоялся поддержать греков и приказал Каподистрии сообщить им об этом.
И тут же, как ни странно, вдруг вспомнил о Пушкине. Из Лайбаха в Кишинёв полетел запрос. Каподистрия запрашивал Инзова. «Несколько времени тому назад, — писал он Ивану Никитичу, — отправлен был к вашему превосходительству молодой Пушкин. Не имея никаких известий о его службе и поведении, желательно, особливо в нынешних обстоятельствах, узнать искреннее суждение ваше, милостивый государь мой, о сём юноше. Повинуется ли он теперь внушению от природы доброго сердца, или порывам необузданного воображения».
Инзов не замедлил ответить Каподистрии. «Секретное. Апреля 28-го дня 1821. Кишинёв. Милостивый государь, граф Иван Антонович! На почтеннейший отзыв вашего сиятельства от 26-го апреля я приемлю честь уведомить вас, милостивый государь, что присланный ко мне из С.-Петербурга коллежский секретарь Пушкин, живя в одном со мной доме, ведёт себя хорошо, и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах».
Почему Каподистрии, а следовательно царю, в столь тревожных обстоятельствах пришёл на ум Пушкин?
В Петербурге и Москве ходили упорные слухи, что Пушкин бежал к восставшим грекам и сражается под их знаменами. Собиратели слухов — полицейские агенты (они имелись повсюду) — донесли об этом по начальству. Так дошло и до царя. Надо сказать, что эти слухи имели под собой основания.
Возвратившись из Каменки, Пушкин писал Дельвигу: «Недавно приехал в Кишинёв и скоро оставляю благословенную Бессарабию — есть страны благословеннее». «Пиши ко мне, — просил он брата, — покаместь я ещё в Кишинёве». «Не скоро увижу я вас, — предупреждал он Гнедича, — здешние обстоятельства пахнут долгою, долгою разлукой».
Полицейские агенты умели читать между строк.
«Я твёрдо уверен, что Греция восторжествует»
В Кишинёве с волнением ожидали дальнейших событий. Весть о том, что царь отказал восставшим в помощи, вызвала у греков и людей, им сочувствующих, опасения и тревогу. Пушкин верил, хотел верить в победу этерии. «Вечер провёл у H. G. — прелестная гречанка, — записал он в дневнике. — Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек: все отчаивались в успехе предприятия этерии. Я твёрдо уверен, что Греция восторжествует».