Пушкин вернулся от Тучкова сумрачный. Его грызла досада, что он без разрешения Инзова не может остаться в Измаиле хоть на месяц, подробно ознакомиться с бумагами Тучкова, послушать его рассказы, почитать воспоминания. Но встреча с Тучковым запомнилась. Это явствует из «Заметок по русской истории XVIII века», которые Пушкин вскоре начал писать, где вспоминал Радищева и был беспощаден к Екатерине II и Павлу.
Обратный путь в Кишинёв лежал близ реки Кагул, знаменитого Кагульского поля. Ехали ночью, Пушкин дремал. «Когда я ему сказал, — вспоминает Липранди, — жаль, что темно, он бы увидел влево Кагульское поле, при этом слове он встрепенулся и первое его слово было: „Жаль, что не ночевали, днём бы увидели“. Тут я опять убедился, что он вычитал все подробности этой битвы».
Подробности битвы при Кагуле Пушкин знал ещё в Лицее. Помнил наизусть надпись на кагульском обелиске, что стоял в дворцовом парке. Надпись гласила: «Под предводительством генерала графа Петра Румянцева российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турского визиря Галиль-Бея с силою полторастотысячною». Он воспел этот обелиск в «Воспоминаниях в Царском Селе» и теперь оказался близ Кагульского поля…
На следующий день, вечером, пропутешествовав десять суток, Пушкин с Липранди вернулись в Кишинёв.
«Владею днём моим»
Пушкин вернулся в Кишинёв 23 декабря, а через три дня у него уже было готово большое стихотворение, которое назвал он «К Овидию».
По словам Липранди, во всё время пути на остановках Пушкин делал Записи. «Пока нам варили курицу, — рассказывал Липранди, — я ходил к фонтану, а Пушкин что-то писал, по обычаю на маленьких лоскутках бумаги и как ни попало складывал их по карманам, вынимал, опять просматривал и т. д. Я его не спрашивал, что он записывает, а он, зная, что я не сторонник до стихов, ничего не говорил. Помню очень хорошо, что он жалел, что не захватил с собою какого-то тома Овидия».
Схожесть судеб его и Овидия — оба поэты и оба изгнанники — сильно занимала Пушкина. Первой книгой, которую он взял у Липранди, были стихи прославленного римлянина во французском переводе.
И теперь, путешествуя по Бессарабской земле, столь схожей с землей соседней Валахии, где в древности томился и где умер Овидий, наблюдая ту же степь, видя тот же Дунай, Пушкин как бы встретился с живым Овидием и повёл с ним разговор.
Холодными и мрачными казались сыну «златой Италии» Овидию придунайские степи. Такими, по стихам Овидия, представлялись они и Пушкину, пока он не увидел их своими глазами.
Его трогали слёзы и жалобы римского поэта, он понимал его, но сам вёл себя иначе.
И повторяя их, понял, что ему, сыну Севера, здешняя земля кажется иной — приветливой, тёплой, благодатной.