Далече от брегов Невы

Послание «К Овидию» кончалось стихами:

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой — участью я равен был тебе,
Но не унизил ввек изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

Нежная лира Овидия, «оробелая» в изгнании, извлекала «песни робкие», тщетно моля о прощении римского императора Августа Октавиана. Лира его, Пушкина, оставалась «непреклонной», совесть — «гордой». Он не унизил их изменой своим идеалам.

О том же писал Пушкин в письме к поэту Гнедичу, и тоже в связи с Овидием.

В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил;
Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван,
Всё тот же я — как был и прежде,
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью.
Октавию[15] — в слепой надежде —
Молебнов лести не пою.

Пушкину самому очень нравилось его послание «К Овидию». Он гордился им и непременно хотел его увидеть в печати. Предвидя, что его имя и содержание стихотворения могут испугать цензуру, готов был печатать «К Овидию» без подписи (не сомневался, что читатели узнают его) и изменил последние строки.

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой — участью я равен был тебе.
Здесь лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал;
Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,
И музы мирные мне были благосклонны.

Бессарабская земля, мирные музы и впрямь благоволили к Пушкину. Менее чем за полтора года — с осени 1820-го до конца 1821-го он написал три десятка стихотворений, «Кавказского пленника» и «Гавриилиаду», начал «Бахчисарайский фонтан» и многое другое.

Свидетелями его трудов были две его комнатки в доме Инзова, из которых первая служила прихожей и жилищем Никите Тимофеевичу, а вторая — кабинетом, спальней и гостиной молодому его барину. Здесь стояли диван, несколько стульев и стол у окна.

О занятиях хозяина говорили разбросанные повсюду бумаги и книги. В голых стенах, облепленных восковыми пулями (следы упражнений в стрельбе из пистолета), непокрытом столе, незавешанных окнах чувствовалась неустроенность, временность.

Пушкин жил как на биваке, твёрдо рассчитывая, что не окончит, подобно Овидию, свои дни в ссылке. Дома бывал мало, больше в утренние часы — своё любимое время для труда, для занятий.

Оставя шумный круг безумцев молодых,
В изгнании моём я не жалел об них;
Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
Врагов моих предал проклятию забвенья,
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днём моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
Богини мира, вновь явились музы мне…

Чтобы пополнить пробелы в своём образовании, «в просвещении стать с веком наравне», Пушкин взялся за историю, философию, географию. Нужные книги находил у Орлова, Липранди, Владимира Раевского, беседы и споры с которыми ещё больше подталкивали к серьёзным занятиям.

Рассказывая о сходках в своём доме, Липранди замечал: «Здесь не было карт и танцев, а шла иногда очень шумная беседа, спор и всегда о чём-нибудь дельном, в особенности у Пушкина с Раевским, и этот последний, по моему мнению, очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей и в особенности географией. Я тем более убеждаюсь в этом, что Пушкин неоднократно после таких споров, на другой или на третий день, брал у меня книги, касающиеся до предмета, о котором шла речь»,

Однажды произошёл смешной случай. Собрались у Раевского. Пушкин в разговоре ошибся, поместил какой-то город не в то место, где нужно. Тогда Раевский кликнул слугу и велел покааать этот город на карте. Слуга указал безошибочно.

15

Октавий — император Август Октавиан. Здесь: Александр I.