Все смеялись, Пушкин больше всех. А на следующий день он взял у Липранди книгу французского географа Мальтебрюна.
Чтение, раздумья, беседы, споры… И в тетрадях Пушкина появились «Заметки по русской истории XVIII века», заметка «О вечном мире». Его «Послание к Овидию» было тоже не только плодом вдохновения, но и изучения, труда.
Пушкин работал и дома и гуляя. «Утро, — рассказывал Вельтман, — посвящал он вдохновенной прогулке за город, с карандашом и листом бумаги; по возвращении лист был исписан стихами».
Гулял он в местах уединённых и людных. В одиночестве — размышлял, в многолюдстве — наблюдал.
Это строки из незаконченного стихотворения «Чиновник и поэт».
«Толпу, лохмотья» Пушкин мог наблюдать и на ведущей к базару узкой, грязной торговой улице, с двух сторон обстроенной лавочками, в которых продавали и «красный товар» — ткани, и варёную и жареную баранину, и другую снедь, наполнявшую воздух густым, острым запахом. Здесь, как и на многих кишинёвских улицах, в питейных домах бойко торговали хлебным и виноградным молдавским вином. На откидных стойках заманчиво поблескивали на солнце всевозможной величины, формы и цвета полные бутылочки. Тут же на террасах с навесом, развлекая публику, играли и пели цыгане, заглушая шум и говор толпы.
Пушкин всюду, где мог, вникал в «дух народный», стараясь понять, чем живёт, о чём думает, чего хочет народ.
Случалось, гуляя, заходил он в самое отдалённое предместье Кишинёва, населённое болгарами, — Булгарию. Там, у Бендерской заставы, часто устраивались состязания в борьбе. Заслышав звуки волынки (боролись под музыку), Пушкин спешил к толпе, что окружала борцов. Два дюжих болгарина с чёрными усами, обнажённые по пояс, крепко обхватив друг друга руками, под одобрительный гул толпы старались со всевозможными уловками одолеть один другого. Простой народ приветствовал победителя криками. Господа бросали ему деньги. «Пушкин был также в числе зрителей, — записал в дневнике Долгоруков. — Ему драка очень понравилась, и он сказал мне, что намерен учиться этому искусству».
В праздничные дни Пушкин ходил смотреть, как, собравшись в круг, пляшут молдаванские парни и девушки. То под унылые, то под бодрые звуки кобз, волынок, скрипок, наев они мерно двигались в бесконечной хоре и медлительной мититике, от души отплясывали быструю булгэряску, огненную сырбу и, конечно, весёлый джок.
В Кишинёве впервые в тетрадях Пушкина появились народные песни, которые он записывал где только мог.
Одну записал в Измаиле у Славича. Пушкин, рассказывал Липранди, сообщил ему, «что свояченица хозяина продиктовала ему какую-то славянскую песню; но беда в том, что в ней есть слова иллирийского наречия, которых он не понимает, а она, кроме своего родного и итальянского языка, других не знает, но что завтра кого-то найдут и растолкуют».
Народные песни Пушкин записывал и от сербских воевод, которых встречал у Липранди. Воеводы эти вместе с другими сербами в 1818 году поселились в Кишинёве и образовали здесь Сербскую улицу. Пушкин слышал от них удалые юнацкие песни, прославлявшие сербов-юнаков — удальцов, восстававших против турок, их вождя Георгия Петровича, прозванного в народе Кара-Георгием — Георгием Чёрным — за то, что он убил своего брата и отчима, не хотевших бороться с турками.
Первое стихотворение, написанное Пушкиным в Кишинёве, называлось «Дочери Карагеоргия».
Из молдавских песен Пушкину очень нравилась та, что начиналась словами: «Арде — мэ, фриджи — мэ», то есть: «Жги меня, жарь меня». Он попросил записать и мелодию этой песни.
В доме Липранди, у которого из-за его тайных дел вечно появлялись самые разные люди, Пушкин познакомился с тремя участниками этерии греками Каравией, Пендадекой и Дукой. От них записал два молдавских предания и, используя их, сочинил две повести в прозе.
«С прозой беда, — говорил он Липранди. — Хочу попробовать…»
Так появились «Дафна и Дабижа, молдавское предание 1663 года» и «Дука, молдавское предание XVII века».