Пушкин думал о брате с любовью и нежностью.
Брат писал гораздо реже и короче, чем хотелось Пушкину. «Сперва хочу с тобою побраниться… письма твои слишком коротки — ты или не хочешь или не можешь мне говорить открыто обо всём — жалею; болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением. Представь себе, что до моей пустыни не доходит ни один дружний голос…»
Друзья тоже не баловали его письмами. А более всего ему недоставало друзей. Старых, лицейских. Пущина, Дельвига, Кюхельбекера. Он сроднился с ними, считал их братьями, привык поверять им невзгоды и радости. «…Кюхельбекерно мне на чужой стороне. А где Кюхельбекер?» — спрашивал он Льва. «Обнимаю с братским лобзанием Дельвига и Кюхельбекера. Об них нет ни слуха, ни духа», — жаловался он Гнедичу.
Кюхельбекера и Пущина не было в Петербурге. Обстоятельства раскидали их. Власти считали Кюхельбекера «отчаянным либералистом», «человеком опасным». И он подтверждал это своим поведением. Узнав, что Пушкину угрожает ссылка, прочитал на заседании Вольного общества любителей российской словесности своё стихотворение «Поэты», в котором дружески, сочувственно обращался к Пушкину и клеймил его гонителей.
Это была демонстрация. Она не прошла незамеченной. К министру внутренних дел Кочубею был доставлен донос, в котором говорилось, что поскольку «пьеса» «Поэты» была читана в Обществе «непосредственно после того, как высылка Пушкина сделалась гласною, то и очевидно, что она по сему случаю написана». И ещё — что, «изливая приватно своё неудовольствие», Кюхельбекер называл царя именем тирана Тиберия.
Над Кюхельбекером, как и над Пушкиным, собирались тучи. Он счёл за благо уехать за границу с богачом и вельможей Нарышкиным, нанявшись к нему секретарём. Пушкин узнал об этом в Киеве. «Ты не довольно говоришь о себе и об друзьях наших, — упрекал Пушкин Дельвига, — о путешествиях Кюхельбекера слышал я уж в Киеве».
Когда Пушкина выслали в Екатеринослав, Пущин уезжал из Петербурга. Он ездил в Бессарабию к больной сестре. Потом с гвардией ушёл чуть не на год в поход. Вернувшись в столицу, не поладил с братом царя, подал в отставку и уехал в Москву.
Один только Дельвиг вёл оседлую жизнь — обосновался в Петербурге, служил в Публичной библиотеке. С ним можно было переписываться. «Жалею, Дельвиг, что до меня дошло только одно из твоих писем…» «Мой Дельвиг, я получил все твои письма и отвечал почти на все. Вчера повеяло мне жизнию лицейскою, слава и благодарение за то тебе и моему Пущину!»
Чаще чем другим писал Пушкин знаменитому переводчику Гомеровой «Илиады» Гнедичу. Гнедич был издателем «Руслана и Людмилы».
Поспешно высланный из Петербурга, Пушкин не успел даже позаботиться о судьбе своей поэмы. Это сделали друзья. «Руслан» вышел тем же летом. «В газетах читал я, что Руслан, напечатанный для приятного препровожденья скучного времени, продаётся с превосходною картинкою — кого мне за неё благодарить?» — спрашивал Пушкин Гнедича. Он ещё не видел своей изданной поэмы. Наконец маленькая книжечка прибыла в Кишинёв. Первая книга… Пушкин вертел её в руках, любовно рассматривал, откладывал на время и опять брал в руки… «Платье, сшитое по заказу вашему, на Руслана и Людмилу прекрасно, — писал Пушкин Гнедичу, — и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплёт детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного Ѧ; эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности… Молю Феба и казанскую богоматерь, чтоб возвратился я к вам с молодостью, воспоминаньями и ещё новой поэмой; — та, которую недавно кончил, окрещена Кавказским пленником <…> В скором времени пришлю вам её — дабы сотворили вы с нею, что только будет угодно».
«Почтенный Ѧ», о котором идёт речь, — это Алексей Николаевич Оленин — президент Академии художеств и директор Публичной библиотеки. В его доме на Фонтанке Пушкин был частым гостем. Эскиз иллюстрации к «Руслану и Людмиле» был сделан Олениным.