Гражданский губернатор грек Катакази имел в Кишинёве два дома — один в Старом городе, на углу Ботезатовской и Константиновской улиц, другой — в Новом, верхнем.
Недавно отстроенные дома кишинёвской знати не отличались особой изысканностью, но были не хуже обыкновенных дворянских домов в любом губернском городе.
Катакази был женат, и, заезжая к нему в дом, Пушкин мог наблюдать, как ведут себя по утрам, отдыхая после завтрака, кишинёвские дамы. Они сидели по-турецки, поджав под себя ноги, и напоминали в своей неподвижности фигурки египетских богов.
Перед диванами, на которых сидели дамы, на низеньких столиках стояли непременная дульчица — варенье и «прохлады» — прохладительные напитки, которыми охотно угощали гостя.
Кишинёвские дамы — гречанки и молдаванки — хотя и соблюдали восточные обычаи, не чуждались и европейской светскости: говорили по-французски, следили за венскими и парижскими модами (в Кишинёве был модный магазин Дюпона), любили музыку, танцевали те же танцы, что и петербургские дамы.
Были среди них и образованные, такие как сестра Катакази — некрасивая старая дева Тарсис. Были невежественные, глупые. Пожилые любили карты.
У Катакази не было ни приёмов, ни карт.
Этим славился дом вице-губернатора Матвея Егоровича Крупенского.
Приезжий чиновник отзывался о Крупенском не слишком лестно:
«Вице-губернатор Крупенский самая бойкая особа; зато у него дом — палаты; живёт по-царски и ворочает всеми делами в области, а финансы — увы!» Крупенский держался вельможей, жил открыто. В его доме на Бендерской улице по вечерам собиралось большое общество.
Пушкин вместе с Алексеевым бывал у Крупенских.
Здесь он мог наблюдать кишинёвский «свет».
Он подметил, что похож лицом на жену Крупенского. Это его забавляло.
«Бывало нарисует Крупенскую, — рассказывал Горчаков, — похожа; расчертит ей вокруг лица волоса, — выйдет сам он; на ту же голову накинет карандашом чепчик, — опять Крупенская».
Пушкин прекрасно рисовал, и на его кишинёвских рукописях то там, то здесь появлялись портреты знакомых.
Число знакомых Пушкина перевалило за сотню. Но многим другим кишинёвским домам предпочитал он дом Егора Кирилловича Варфоломея.
Такое поручение Пушкин давал Горчакову.
Дом богатого откупщика Варфоломея стоял в середине квартала, образуемого Губернской, Каушанской, Харлампиевской и Минковской улицами. Дом был не очень велик. Варфоломей возводил себе новый, а пока что, любя удовольствия, желая потешить единственную дочь Пульхерицу и приискать ей жениха, пристроил к старому огромную залу, велел расписать её и здесь давал балы за балами.
На первых порах, приходя к Варфоломею, да и в другие дома кишинёвской знати, Пушкин испытывал странное чувство. Ему казалось, что перед ним не реальная жизнь, а какой-то диковинный спектакль, где причудливо переплетались роскошь и нищета: боярские дома были полны оборванной полуголодной цыганской дворни. В отличие от молдаван, бессарабские цыгане были крепостными.
Как раз напротив дома Варфоломея находился дом богатого помещика Захара Ралли. Большой этот дом с двором и флигелями занимал целый квартал.
Ралли был вдов и жил со своими детьми — четырьмя сыновьями и тремя дочерьми, из которых старшая была уже замужем. Из семейных домов, по словам Липранди, Пушкин довольно часто посещал семейство Ралли.
Пушкин хорошо себя чувствовал в этой просвещённой и приветливой семье. Со старшей дочерью Ралли, Екатериной Захаровной, умной и начитанной, можно было побеседовать. С её сестрой — юной красавицей Мариолой — поболтать, пошутить, потанцевать. Мариола играла на фортепьяно. У Ралли устраивались музыкальные вечера. С одним из сыновей Ралли, Константином, Пушкин сошёлся особенно близко и, случалось, проводил с ним целые дни.