Ехали целым караваном: коляска, две кареты; в обозе — сундуки, чемоданы, прислуга, повар с кухней и припасами. В обоз пристроили и экипаж Пушкина и его верного Никиту.
В коляску сели Раевский-младший и Пушкин. В одной из карет поместились Раевский-старший, доктор Рудыковский и домашний учитель француз Фурнье. Вторую карету — большую и удобную — занимали две младшие дочери генерала: пятнадцатилетняя Мария и четырнадцатилетняя Софья, их гувернантка англичанка Мятен, крестница генерала девушка-компаньонка из татар Анна Ивановна и русская няня.
С молодым гусарским офицером Николаем Николаевичем Раевским Пушкин познакомился в лицейские годы. Полк, где служил Николай, стоял в Царском Селе. У них оказалось много общего. Они подружились и полюбили друг друга. И теперь, вновь встретившись, наслаждались совместным путешествием.
Пушкину нравились и атлетическая фигура Раевского, и его открытый характер, здравый ум, образованность, меткость суждений. В этом юном богатыре с круглым детским лицом и едва пробивающимися усиками было что-то надёжное. Такой не предаст, не оставит в беде. Полулёжа в коляске, Пушкин слушал Николая и сам говорил, говорил… Он соскучился по друзьям, по их разговорам. В Екатеринославе, кроме Никиты, не имел собеседников.
Свежий ветер с Днепра, синее небо над головой, мерное покачивание рессорной коляски, уносящей всё дальше и дальше. Чего ещё желать? Всё было превосходно, кроме лихорадки. Лихорадка не отпускала. И пришлось Пушкину по настоянию генерала пересесть из открытой коляски в более покойную и удобную карету. Теперь его собеседником стал Раевский-старший.
Генерала Николая Николаевича Раевского Пушкин впервые увидел в Петербурге. Семья Раевского — его жена и четыре дочери — жила в Киеве, где служил генерал. В конце 1817 года они на некоторое время приехали в столицу, и тогда Николай им представил Пушкина.
Семья Раевских была примечательная. Генерал — герой 1812 года, один из самых прославленных военачальников русской армии — отличался незаурядным умом и редкой храбростью. Волевой, решительный, с благородными принципами, скромный и гордый, он заслуженно пользовался всеобщим уважением. Он отказался от графского титула, который предлагал ему царь, считая, что «Раевский» звучит и без титула. Наполеон говорил, что Раевский сделан из материала, из которого делаются маршалы. Но именно благодаря превосходным своим качествам прославленный генерал не сделал блестящей карьеры, не пошёл дальше командира 4-го корпуса Второй армии. Всесильный Аракчеев таких людей не жаловал.
Язвительный и насмешливый с ничтожествами и выскочками, Раевский ценил таланты. Во время заграничной кампании 1814 года он взял себе в адъютанты поэта Батюшкова. К Пушкину относился заботливо и сочувственно. Пушкин привязался к нему, восхищался им: «Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой прекрасной душою; снисходительного попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества».
Немало повидавший и переживший, Раевский оказался на редкость интересным собеседником. Он рассказывал о прошлом, о Потёмкине, при котором служил и которому доводился внучатым племянником.
Так, беседуя, ехали.
В двенадцати верстах от Екатеринослава, близ села Старые Кайдаки, где жили лоцманы, проводившие суда по Днепру, увидели знаменитые днепровские пороги.
Огромные камни, выступая из воды, преграждали реку. Самые большие пороги — целые скалы — назывались Ненасытицкими. Здесь масса воды с силой ударялась о камни и стремилась меж ними с шумом и пеною. Шум стоял такой, как на море в бурю.
За порогами на лесистых днепровских островах жили некогда запорожцы.
Здесь, на острове Хортица, была Запорожская Сечь.
Раевскому вспомнилось: «Однажды Потёмкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них: „Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?“ — „То не диво, — отвечал запорожец, — у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заграють, то аж у Петербурси затанцують“».
Пушкин записал этот исторический анекдот.
Возле немецкой колонии Нейенбург, в восьмидесяти двух верстах от Екатеринослава, всем караваном переправились через Днепр. За Днепром сколько хватало глаз видна была степь. Безводная, ровная, поросшая седым ковылём, при восходе и заходе солнца она казалась серебряной. Огромное пространство волнующегося серебра…