Между тем Инзов обдумывал ответ в Петербург на запрос о масонских ложах и о Пушкине. Будучи сам масоном, Инзов прекрасно знал, что всякая масонская ложа считается действующей только после утверждения её Главной ложей Астреи, обряда так называемой инсталяции. А поскольку кишинёвская ложа инсталяции ещё не проходила, она как бы и не существовала, и он с чистой совестью может сообщить в Петербург, что «масонских лож в Бессарабии нет» и что Пушкин поэтому к ним не причастен. «Г. Пушкин, — писал Инзов Волконскому, — состоящий при мне, ведёт себя изрядно. Я занимаю его письменною корреспонденциею на французском языке и переводами с русского на французский, ибо по малой его опытности в делах, не могу доверять ему иных бумаг; относительно же занятия его по масонской ложе, то по не открытию таковой, не может быть оным, хотя бы и желание его к тому было».
А желание было. Пушкин надеялся, что ложа «Овидий» займётся не только благотворительностью. Ведь членом её состоял и Владимир Федосеевич Раевский, «наш спартанец», ярый враг правительства. Это было залогом политических действий.
Ложа «Овидий» прекратила существование. Генерал Пущин отказался от снятого для неё помещения, собрал её имущество и ночью в чемодане увёз к себе домой. Часть этого имущества — несколько больших незаполненных счётных книг с масонским знаком на переплёте — досталась Пушкину. Он в них записывал свои стихи.
Донос о масонских ложах в Бессарабии обеспокоил правительство особенно потому, что оно опасалось вредного влияния на армию, на офицеров. Армия — сила. Армия должна быть предана государю. А тут… Кишинёв настораживал. Шпионы доносили командиру корпуса генералу Сабанееву: «Нижние чины говорят: дивизионный командир — наш отец. Он нас просвещает. 16-ю дивизию называют Орловщиной».
Масонские ложи, «Орловщина»… За Орловым был установлен секретный надзор.
Орлов просвещал своих солдат и юнкеров в устроенной им дивизионной школе, которой управлял Раевский. Раевский же стремился к тому, чтобы из школы выносили не только начатки знаний. Агенты сообщали, что на занятиях с юнкерами он говорил: «Квирога[16], будучи полковником, сделал в Мадриде революцию. Когда въезжал в город, то самые значительные дамы и весь народ вышли к нему навстречу и бросали цветы к ногам его. Мирабо[17] был тоже участником во французской революции и писал много против государя, и что конституционное правление лучше всех правлений».
Всё в дивизии делалось с ведома Орлова. Он сумел завоевать любовь солдат. И когда в конце 1821 года два заслуженных унтер-офицера от имени солдат принесли ему жалобу на тиранство и зверства своего командира, издал свой знаменитый приказ № 3 от 6 января 1822 года. В приказе было сказано: «В Охотском пехотном полку г.г. майор Вержейский, капитан Гимбут и прапорщик Понаревский жестокостями своими вывели из терпения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сделать подробное исследование, по которому открылись такие неистовства, что всех сих трёх офицеров принужден представить я к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах, какова солдатская должность. Для них и для им подобных не будет во мне ни помилования, ни сострадания».
Приказ этот Орлов велел читать вслух солдатам.
Сабанеев из Тирасполя, начальник штаба 2-й армии генерал Киселёв из Тульчина через своих агентов следили за Кишинёвом.
Киселёва Пушкин знал ещё по Петербургу. Когда в 1819 году вздумал идти в гусары, Киселёв обещал помочь. Тогда Пушкин писал о нём: