Генерал Киселёв слыл либералом. Правда, либерализм его был особого свойства — без всякого риска, без вреда для карьеры. Киселёв считался другом Орлова, но видя, что в Кишинёве ударились в крайности, доверительно сообщил в Петербург министру внутренних дел Закревскому: «Между нами сказать, в 16-й дивизии есть люди, которых должно уничтожить и которые так не останутся; я давно за ними смотрю, скоро гром грянет».
И гром скоро грянул.
Конец «Орловщины»
Непосредственный начальник Орлова, старый вояка генерал Сабанеев — офицер суворовской школы, — был далеко не прост, не глуп и хитёр. Тщедушный, маленький, чудаковатый и резкий, вспыльчивый до бешенства, он считал, что похож на Суворова. По замечанию Владимира Раевского, сходство было такого же рода, как у человека с обезьяной, но генерал им гордился.
Сабанеев не терпел Александра I и его правительство, но и новомодных умников тоже не жаловал и не собирался из-за них подставлять себя под удар.
Видя, что происходит в Кишинёве, решил навести там порядок, вольнодумцев унять, «Орловщину» разгромить.
Человек в достаточной степени проницательный, он понимал, что ему самому для его же пользы надлежит это выполнить втихомолку, без шума, с умом, ни в коем случае не раздувая дело и не наводя на мысли о Тайном обществе. Ибо, если обнаружится, что у него под носом во вверенном ему корпусе действовало Тайное общество, неприятностей не миновать, и притом немалых.
И ещё была причина, по которой собирался он вести дело осмотрительно: Сабанеев боялся заговорщиков. Ведь по слухам, в их число входили влиятельнейшие лица — виднейшие генералы. Кто знает, как может обернуться всё в будущем…
Надо сказать, что подобным образом рассуждал не один Сабанеев. Заговорщиков боялся сам царь. О том, что Тайное общество существует, он знал из доносов и (у страха глаза велики) считал его могущественным. Об его членах говорил начальнику Главного штаба Волконскому:
— Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении. К тому же они имеют огромные средства.
Потому не решался царь тронуть Тайное общество. Ему казалось, что вся армия втянута в заговор. Даже своего любимца генерала Киселёва подозревал в причастности к нему. «Есть слухи, — писал царь своему брату Николаю, — что дух вольномыслия или либерализма разлит, или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии: Ермолов, Раевский, Киселёв, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров, сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров».
Сабанеев примеривался, с чего бы начать, и, при поддержке Киселёва, измыслил придраться к тому, что в 16-й дивизии будто бы пала дисциплина, солдат распустили, а офицеров за строгость отдают даже под суд. И что есть там опасный преступник — майор Раевский (его решил он сделать козлом отпущения), который через дивизионную школу мутит солдат.
Сабанеев только ждал удобного случая. И случай представился. Верные люди сообщили из Кишинёва, что в Камчатском полку 16-й дивизии учинён был бунт. «Бунт» заключался в том, что в конце декабря 1821 года каптенармус 1-й мушкетёрской роты Камчатского полка отказался отдать солдатские артельные деньги командиру роты капитану Брюханову. Взбешённый офицер наказал строптивца палками. Но тем не ограничился. Придравшись, опять приказал его сечь: секли перед строем. Зная всё дело, возмущённые солдаты заступились за невинного. Но экзекуция продолжалась. Тогда несколько человек выбежали из строя, вырвали у вестовых розги, переломали их, а каптенармуса увели. Солдаты сами рассказали обо всём Орлову. Он взял их сторону, а капитана Брюханова велел отдать под суд.
Приказ № 3 от 6 января, где Орлов грозил всем «извергам» гибелью, бунт в Камчатском полку… Узнав от своих агентов, что Орлов уехал в Киев, Сабанеев нежданно-негаданно нагрянул в Кишинёв.
5 февраля 1822 года в девять часов вечера кто-то сильно постучал в дверь Раевского. Это пришёл Пушкин. Он был взволнован, запыхался, видно очень спешил.