Причины так называемого демографического перехода Великобритании к снижению темпов роста населения с конца XIX века дают более точное объяснение того, как семьи делали благоразумные расчеты относительно своей численности. В связи с тем, что введение обязательного школьного образования не позволяло детям зарабатывать на жизнь в качестве наемных работников, усиление государственного регулирования воспитания детей снижало престиж родительства, а улучшение здоровья населения снижало уровень младенческой смертности, люди позже вступали в брак и рожали меньше детей. Среднее число детей, рожденных замужней женщиной, резко сократилось с шести до чуть более двух за весь XIX век. Оказывается, Мальтус мог ошибаться в том, что рост населения неустойчив, но он был прав в том, что ключ к его успешному регулированию лежит в культуре, преодолевающей биологию и позволяющей семьям планировать или пытаться регулировать свою численность с помощью сексуального воздержания и отказа от полового акта. Благодаря определяющей роли культуры в этом процессе общий евро-американский путь быстрого роста и стабилизации скрывал тонкие национальные колебания, причины которых зависели от конкретной местности [Szreter 1996; Livi Bacci 2007: глава 4]. С этой точки зрения основания для быстрого и устойчивого роста населения Великобритании вполне могли быть не единичными, а множественными и корениться в новых культурных представлениях о семье и ребенке в той же степени, что и в уровне заработной платы, улучшении производительности сельского хозяйства или общественного здравоохранения.
То, что позволило Великобритании преодолеть мальтузианскую ловушку, обеспечило ей статус чрезвычайно молодой страны. К 1851 году 60 % населения составляли люди моложе 24 лет; эта цифра на протяжении длительного времени снижалась лишь незначительно, до чуть более чем 50 % к 1901 году, несмотря на увеличение продолжительности жизни. Благодаря молодости увеличивалась и мобильность. Перепись 1851 года показала, что 67 % людей в возрасте от 20 до 24 лет были мигрантами в городах и 58 % – в сельской местности. Молодость оказалась не единственной движущей силой мобильности; решающее значение имело смягчение законов о поселении, призванных ограничить мобильность бедняков, предоставляя им помощь только в их «домашних» районах. В конце XVII века эти законы стали более строгими, поскольку определение поселения было введено теми, кто арендовал или владел собственностью, платил налоги, занимал должность или работал в течение года (права женщин реализовывались только в браке). Переезжать из одного прихода в другой могли только те, кто имел письма от своих приходских служителей, свидетельствующие об их благонадежности. Тем не менее по оценкам, до 65 % населения покинули свои приходы между 1660 и 1730 годами в поисках работы или брака. В основном эти перемещения носили локальный, сезонный и круговой характер. Многие люди возвращались в округа, где они проживали. Основная часть дел о поселении бедняков, рассмотренных в Кенте в период с 1723 по 1795 год, касалась мужчин, которые проделали путь менее чем в 35 миль, хотя есть и свидетельства, что каждый седьмой в этот временной промежуток выезжал за пределы родного графства [Landau 1990: 541–572; Migration 1988; Moloch 2003].
Ослабление законов о поселениях в 1795 и 1834 годах, появление новых городских центров и наступление долгой депрессии в сельском хозяйстве в 1870-х годах изменили традиционную схему краткосрочной и сезонной миграции. К 1851 году только половина жителей Лондона в возрасте старше 20 лет родились там, в то время как треть жителей Ланкашира были выходцами из других графств, причем только ирландцы составляли более 10 % от общего числа [Mokyr 2010: 305]. В других индустриальных регионах – центральной Шотландии, Южном Уэльсе и Западном Мидлендсе – четверть населения родились за пределами графств, в которых они проживали. В таких промышленно развитых городах, как Глазго и Манчестер, более половины населения родились в других странах, и даже в Бирмингеме процент «иностранцев» был выше (41 %), чем в Лондоне (38 %)[10] Эта тенденция внутренней миграции на большие расстояния продолжалась и во второй половине XIX века, несомненно, подстегиваемая массовым бегством из сельской местности после 1870-х годов. К 1911 году 36 % населения Англии и Уэльса проживали за пределами своих родных графств. Разумеется, сохранялись и старые модели миграции на короткие расстояния. В 1851 году две трети сельских мигрантов перемещались на расстояние менее 15 миль, так что в таких сельских графствах, как Девон, 82 % населения были уроженцами Девона, а еще 8 % родились в соседних графствах[11].
11
Исследование более чем 16 тысяч личных историй показало, что между 1750-ми и 1920-ми годами среднее расстояние миграции оставалось удивительно коротким и составляло менее 25 миль.